Стихотворения и поэмы

Полонская Елизавета Григорьевна

«Я не могу терпеть младенца Иисуса…»

Я не могу терпеть младенца Иисуса, С толпой его святых, убогих и калек, — Прибежище старух, оплот ханжи и труса, На плоском образе влачащего свой век. У Бога моего есть имена получше, И имя, что никто произнести не мог, И он несправедлив, Единый, Всемогущий. Пристрастен и суров, как Всемогущий Бог. На языке чужом Его неловко славлю, Лишившего меня наследственной земли За грех отцов моих тысячелетне давний. Господь Израиля, припомни и внемли! Я кровью связана не с этим желто-русым Чужим подкидышем, распятым на кресте. С Тобою, Саваоф, — не с бедным Иисусом Мой предок, патриарх, боролся в темноте. И сыну моему, рожденному в России, Ты подтвердишь, Господь, заветный договор: Для нас, нетерпящих пришествие Мессии, Подделанное тем, среди Ливанских гор. <13 октября 1920>

Шейлок

Пусть именем твоим гнушаются, Шейлок! Пусть сманит дочь твою гуляка венецьянец! Звон битого стекла и взломанный замок. И дочь и золото! Червонцев звонкий танец… На сцене христиан накрашенный актер Пускай изобразит в потеху галерее Твоих седых волос неслыханный позор И рукоплещет смерд мучениям злодея — Мы знаем точный вес, мы твердо помним счет; Мы научаемся, когда нас научают. Когда вы бьете нас, кровь разве не идет? И разве мы не мстим, когда нас оскорбляют? <9 декабря 1920>

«Досыта не могу, дитя…»

Досыта не могу, дитя, Насытить алчущие губы. Нет, не могу поверить я, Что каждый день не день сугубый. Все мимо. Длится только стих; И тот, уже чужой, сверкает. Я чувствую, из рук моих Песок мгновений вытекает. Боюсь и трепещу любя: Минуте каждой жадно внемлю. Мне страшно думать, что тебя Уложат в ящик, скроют в землю. От человечьего жилища На отдаленное кладбище Ведет поспешная стезя: Быть мертвым средь живых нельзя. <23 сентября 1920. 12-ая Рота >

Только в словах

«Только в снах еще ты настоящий…»

Только в снах еще ты настоящий, Только в скудных и таких коротких… Две луны сияют в синей чаще, Ветер с моря в белых папильотках. Было ли когда-нибудь такое Опьяняющее дух волненье — В беспокойно сладостном покое Чувствую твое прикосновенье. Милый — ты, но кто мне скажет, кто ты, Что за город здесь, и как я знаю Этот дом и сад, и там, у поворота, Белых птиц взлетающую стаю… <Сентябрь 1919>

Ревность

Ты спишь утомленный, чужой и красивый; Ты крепкие видишь и теплые сны. В холодном стекле на снегу переливы Огромной, ущербной и красной луны. Над сердцем любовника, злая подруга, Ревниво я бодрствую ночь напролет. Наушница злобная, зимняя вьюга Враждебные, древние песни поет. Ты дар драгоценный, мне отданный Богом, Ты стал безраздельным владеньем моим, — Но ты мне изменишь за этим порогом Улыбкой, и взглядом, и телом твоим. И где-то живет, и смеется, и дышит, И как я еще не убила ее — Другая, чужая, что зов твой услышит, И с кем ты обманешь безумство мое. <Декабрь 1919>

«За окном ночного бара…»

За окном ночного бара Яркий свет калильных дуг. За ночной, ночная пара… Жизнь иная, тесный круг. Дня не будет, будут ночи. Ты узнаешь — жизнь проста; Подрисованные очи, Воспаленные уста. Что, скажи, случилось с нами — Иль любовь водила нас С черно-синими кругами У блестящих, светлых глаз? И тебя она, любимый, Приведет, как увела, Сквозь прозрачный призрак дыма В створчатые зеркала. <8 декабря 1920 — 20 января 1921 >

«Широкий двор порос травой…»

Широкий двор порос травой, Белёная стена, У двери дремлет часовой, Безделье, тишина. Пылает солнце в вышине. Унынье летних дней; И свет на каменной стене Горит еще больней. Когда же вечер снизойдет На зелень черепиц И легких ласточек полет Мелькнет в тени бойниц, — Какой-нибудь споет солдат, Обиженный судьбой, О том, что нет пути назад Для нас, для нас с тобой. <9 июля 1920. Поезд Детское Село — Петроград>

«Мы научаемся любить…»

Мы научаемся любить Мучительно и неумело. Так и слепые, может быть, Чужое осязают тело. Так просто кажется сперва Губами жарких губ коснуться; Но равнодушные слова Внезапной тяжестью сорвутся, И будет первый из людей В ожившей глине создан снова, И задрожит в руке твоей Первоначальной жизнью слово. И для тебя настанет срок Веселой, горестной науки — Неповторяемый урок Любви, и боли, и разлуки. <27 декабря 1920>

«Ты с холодностью мартовского льда…»

Александре Векслер

Ты с холодностью мартовского льда Соединила хрупкость черных веток, Когда над взморьем тонкая звезда Зеленая зеленым светит светом. Неловкостью старинных статуэток И прелестью девической горда, Проходишь ты, и — вещая примета — Мне чудится блестящий острый меч, И тяжким шлейфом тянется беда За узостью твоих покатых плеч. <13 февраля 1920>

Шарманка

Ничто уж не волнует боле, Тревожит только, но слегка; Любовь и хлеб, неволя, воля, Привычно легкая тоска… Но слушать не могу спокойно На желтой городской заре. Когда расстроенная — стройно Поет шарманка на дворе. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Любила, забыла; Любил, позабыл. Люби меня, милый, Как прежний любил. Кольцо потеряла… Пропала любовь… Нахмурилось сердце, Нахмурилась бровь. Кольцо золотое, Гладкое кольцо… Милое, злое, Чужое лицо. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Быть может, знаменья чудесней, Велишь, явясь на полпути, — Скупым губам сказаться песней, Жезлу сухому — процвести. <23 июня 1921>