Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Из шестой книги стихов «Времена мужества» (1940) практически все антифашистские стихи цензура удалила, существенно исказив и замысел книги, и картину поэзии Полонской той поры. Лишь один намек на мировой пожар, гуляющий по Европе, уцелел в опубликованном стихотворении «Домик в городе Пушкине» (май 1940), где речь шла о летней жизни ленинградских писателей, весь день сидящих в Доме творчества за письменным столом:
Но на переломе ночи Радио врывалось в уши, Выли города и страны: «SOS! Спасите наши души!» ………………………………… И, сойдясь наутро к чаю В светлой комнате балконной, КаждыйС той поры Полонская писала о том, что волновало ее лично — о войне, о тревоге за бойцов на советско-финском фронте, где гибли тысячи и тысячи молодых ребят, о судьбе друга, застрявшего в Париже и рвавшегося оттуда… Отдала она дань также историко-биографическому жанру, написав поэму о Тарасе Шевченко «Портрет» (обычно и особенно в послевоенное время в этот сомнительный, в частности для поэзии, жанр уходили те, кто не хотел или не мог писать о реальной современности).
Отдельно скажем о стихотворении (Полонская предпочла не называть его поэмой) «Правдивая история доктора Фейгина», написанном после вступления Красной Армии в Восточную Польшу. Эта военная операция производилась в сентябре 1939-ю в соответствии с тайным протоколом к пакту Молотова — Риббентропа, вслед за оккупацией гитлеровцами Западной Польши. В СССР поход живописался как освобождение братских украинского и белорусского народов от ига буржуазной Польши. Полонская написала о другом: о судьбе еврейского населения «освобожденных» районов — оно действительно подвергалось в довоенной Польше откровенной дискриминации, а приди туда немцы, было бы на корню уничтожено, так что Красная Армия фактически его спасла. При этом Полонская, конечно, ни слова не сказала о том, что ожидает еврейское население в части Польши, оккупированной Германией. Правда, еще не были известны факты и подробности того, как немцы реализовали свои планы услужливыми руками тамошнего населения (через два года это повторилось на территории Украины и Прибалтики). Ну и понятно, что о судьбе самого польского населения после «братского» раздела его страны соседями не было ни слова тоже.
Возможно, по всему по этому «Правдивую историю доктора Фейгина» из книги «Времена мужества» не убрали. Но уже после 1940 года ее в СССР ни разу не печатали по совершенно другой причине: из-за политики неприкрытого госантисемитизма (еврейская тема стала запретной в стране и напрочь ушла из стихов Полонской, оставшись предметом ее невеселых раздумий и переживаний [89] ).
Самая тональность ее поэзии изменилась, освободившись от прежнего «пафоса силы», от резкой определенности и радикальности поэтического высказывания. Избавившись от некоторой сухости, тон стихов ее стал мягче, хотя острота зрения и слуха не стерлись, жизненные интересы не оскудели. Лучшие ее стихи по-прежнему отличала незаемность мысли; дерзости в них с годами поубавилось, но диктовало их всегда подлинное чувство…
89
В 1943-м она писала Эренбургу в Москву о «фашистских плевелах, залетевших в нашу вселенную»»: «Они пускают ростки где-нибудь на глухой пермской улице, в душе каких-нибудь курносых и белобрысых подростков, и что может выжечь их?» (Почта Ильи Эренбурга: «Я слышу все…» 1916–1967. М., 2006. С. 129).
В Отечественную войну Елизавете Полонской, как и большинству населения, пришлось хлебнуть немало: ее сын (он закончил Ленинградский электротехнический институт перед самой войной) воевал с первого дня, после тяжелого ранения снова вернулся в армию и довоевал до Победы; саму Полонскую вместе с матерью эвакуировали на Урал, когда к Ленинграду подходили гитлеровцы.
Много таких, как и я, по земле нашей бродит, Дом потерявших, нашедших убогий приют — Ночи не спят, по утрам на дорогу выходят, Слушают радио, ходят на станцию, ждут…(«Русскую печь я закрыла, посуду прибрала…»)
Летом 1945-го в Перми (тогда Молотов) вышла ее тоненькая (в пятьдесят страничек) «Камская тетрадь». Она начиналась строками о Ленинграде: «Простимся надолго, мой город родной…».
(«Здравствуй, город, навеки любимый…»)
Началась «мирная» жизнь. Сразу мосле войны умерла нежно любимая мама. Предстояло беспросветно черное, сталинское, восьмилетие. Зарабатывать удавалось печатанием переводов (знание языков и европейская культура выручали)… На какое-то время она стала даже руководителем секции переводчиков в Союзе писателей. Иногда работа переводчика доставляла радость, как, скажем, в 1946-м, когда повезло — переводила Юлиана Тувима. стихи которого любила; переводя, сверяла со своими детскими вое поминаниями о Лодзи:
И чем-то волнует меня до слез Слепота твоих окон голых, И улиц твоих коммерческий лоск, И роскошь с грязным подолом…(«Лодзь»)
Страшный 1949-й обошел Полонскую стороной (второй раз повезло…). Жизнь проходила, проходила как во сне…
А может быть — заснешь… И молодость приснится: И полетишь, как птица, — Как хорошо! Ну что ж… А может быть, — уснешь И страшное приснится: Измученные лица Друзей умерших… Что ж!..(«А может быть — заснешь…»)
Следующая книга стихов вышла в 1960-м.
9. Проталины оттепели (1954–1966)
С «оттепелью» Елизавета Полонская обрела какое-то дыхание, зрение и слух ее не притупились. Среди послевоенных немало стихов о горечи потерь, но больше всего — о природе, людях, музыке, воспоминаниях. Это лирические стихи, в которых изредка сквозь откровенный привкус печали просвечивает сарказм. Каждое лето она проводит в полюбившейся ей Эстонии (в Эльве), дружит с Юрием Лотманом, ценит местных жителей — работящих, не болтливых и не любопытствующих. Конечно, сказать, что благодушно радуется жизни, не замечая ее несообразностей, будет неверно:
Никто тебя задеть не хочет. Живи средь мира и покоя. Но всё хлопочет, всё хлопочет Громкокричатель над тобою. И льются из него потоки Речей о дружбе лучезарной, Высокой мудрости уроки, Обрывки пошлости вульгарной…(«На отдыхе»)
Неравнодушная природа — вот чем чаще всего живы ее новые стихи, в чем она находит утешение, и еще — дети:
Люблю их бесконечные вопросы, И дерзкие, смешные возраженья, И ненависть старинную к доносу, И к ябеде исконное презренье. Об этом я и не обмолвлюсь внуку. Пускай растет со сверстниками вместе, Пусть жизненную познает науку И честью дорожит, страшась бесчестья.(«Люблю тетрадь “с косыми в три линейки”…»)
Иногда Полонская выбирается в Москву, где навещает Эренбурга, приезжает в Переделкино, где живут Серапионы — Тихонов, Вс. Иванов, Федин, Каверин… — как далеко ушла молодость, какие разные дороги легли перед «братьями»…