Рыжий петух, хорошо тебеНавстречу солнцу кричать кукареку.Настанут перемены в твоей судьбе:Будешь когда-нибудь и ты человеком!Забудешь запах земли дождливойИ вкус червей в навозной куче,На крепкий весенний гребень свойШапку с наушниками нахлобучишь.Портфель под крылом и дугою грудь…Не просто петух, а «важная птица»!И если мы встретимся как-нибудь —Ты можешь забыть мне поклониться…<22 июля 1921>
О буйных днях семнадцатого года
И в дикую порфиру прежних летДержавная порфира облачилась.
Баратынский
Не
грифелем по аспидной доске,Не в воздухе винтом аэроплана,Нет, врезанная в глине и пескеЕще зияет земляная рана.Но человек, смиренно покорясьВрагам — морозам, солнцу, ветру, зною, —Сознанья, наконец, утратил связь,Стал костью, пылью, порослью лесною.<Ноябрь 1921>
«Не богохульствуй. День идет к концу…»
Не богохульствуй. День идет к концу.Останешься одна, не будешь так отважна.Со страхом темноты одна, лицом к лицу,Как будто в смертный час, единственный и важный.А Он пугать тебя и властвовать привык.Он в шорохах ночных, Он в думах, Он в молчанье…Чем непонятнее, тем злей Его языкИ страшное тебе пророчит наказанье.Над головой твоей, Всеведущ, Мудр и Слеп,Он держит круглый нож — ты знаешь — дни и ночи;Ребенка, брата, мать, питье твое и хлебОтнимет, отравит, испытывать охочий!Поэтому — молчи! Замкни свой дерзкий рот!Безмолвье на уста и воск в пустые уши!И дню не доверяй: день здесь, но день уйдет,А ты останешься и потеряешь душу.<1921>
«Веет ветер безрассудный…»
Веет ветер безрассудный.Светлый, быстрый льется дым.Все, что в жизни было трудным, —Стало легким и простым.В мире призрачного снегаЯ живу который день,И такая в сердце нега,И такая в теле лень.И проходишь путь от двери,Словно в детстве, прям и простТам, где с берега на берегПерекинут легкий мост.Где, причалены цепямиЗимним пленником земли,Под сыпучими снегамиМирно дремлют корабли.<14 января 1922>
«Снова пришла ко мне легкая гостья любовь…»
Снова пришла ко мне легкая гостья любовь,Двери открыла сама, встала у входа в дом.Я не сказала — «нет», не прошептала — «ждем». —Снова пришла ко мне легкая гостья любовь.Что же, — войди смелей, милый мой друг и враг,Знаю обычай твой, вкрадчив он и лукав,Колешь острой иглой, знаю, — злобный твой нрав.Что же, — войди смелей, милый мой друг и враг.Все охотно возьму — слезы, горе и боль,Только хоть раз еще тихо коснись моих глаз,Дай мне дышать тобой, только единый раз.Все охотно возьму — слезы, горе и боль.<14 января 1922>
Голос
Притворством, хитростью двойнойВооружись, как силой нужной,Глупец кичится пред войной,Ты — будь, как слабость, безоружной.Пусть вялой остается грудь,Пусть мышцы дряблы, руки хилы.Настанет день, когда-нибудьВоспрянешь юный, полный силы!Молчи про верный свой расчет,Живи, как подобает нищим.Жену и сына, медь и скотСкрывай в заплеванном жилище.И каждый день, и час, и срокНаполни ненависти ядом —Чтоб враг вздохнуть уже не мог,С тобою повстречавшись взглядом.<16 марта 1922>
Гумилеву
Пуст целует и пьет кто захочет,Не хочу ни любви, ни вина.Я бессонною светлою ночьюИ певучей строкою пьяна.И встает над страницей бумажнойПенье лютни и яростный вой,Низкий голос сухой и протяжный,Анапестов магический строй.Да, поэмы такой безрассуднейИ печальней не встретилось мне.Лебеденок уродливо чудный,Народившийся
в волчьей стране.И мне видится берег разрытый,Низкий берег холодной земли,Где тебя с головой непокрытойТоропливо на казнь повели.Чтоб и в смерти, надменный и гордый,Увидал, перед тем как упасть,Злой оскал окровавленной мордыИ звериную жадную пасть.<1921–1922>
Серапионовская ода
Угасни солнце, а лунаЗатмись и перестань являться.Воспой, о муза, именаСерапионовского братства!Пусть землю осветят лучиСветила восходящей славы,А ты, злословие, — молчиИ вырви свой язык лукавый.Пусть слава десяти именПройдет от Мойки до БассейнойИ каждый — имя — СерапионПроизнесет благоговейно.Душевной робости полна,Смиренно начинаю: «Ода…»Скажи, о муза, именаИ назови начало рода.Была ли женщиной их мать?Вопрос и темен и невнятен,Но можно двух отцов назвать:То Виктор Шкловский и Замятин.И как известных близнецовВолчица выкормила где-то,Так на утеху двух отцовИх выкормил формальный метод.Они взросли и, в Дом ИскусствЯвившись, основали братство,И вот уж целый год живутОдною славой без богатства.И первый — Лунц, брат-скоморох,От популярности страдает,Лишился головы и ног,Но в стиле вовсе не хромает.Второй — Никитин, полный чувств,Красноречивый, светский, модный.Танцует он как златоуст,И пишет прозою народной.И третий — Зощенко младой,Скромнее лилий, нежнее пуха,Но предназначено судьбой,Чтоб в нем таился Синебрюхов.Вот Груздев — книжник и Зоил —Одной литературой дышит.Он тайну мудрости открылПечатной, хотя и не пишет.Да настоящий СерапионИ в камне мудрецов уверен.Металлы превращает он, —Кто Зильбер был, тот стал Каверин.Слонимский, — кто еще так милИ добродушнее кто боле?Своих героев всех сгубилИ гибнет сам от алкоголя!Иванов Всеволод ходилТайгой на белого медведя.От Пролеткультских темных силУ Серапионов спасся Федин.А кто презрел РСФСР,В Европу навостряет лыжи?Володя Познер, например,Живет посланником в Париже.И средь прозаиков однаОтстаиваю честь поэтаИ вот, — опаздывать должна.—Полонская Елизавета.<1 февраля 1922>
«О Россия, злая Россия…»
О Россия, злая Россия,Не твоя ли я плоть и дочь?Где я песни возьму такие,Чтобы злобу твою превозмочь?Не жалеет и слушать не хочет,Только скажет: «Чужая, уйди».Только страшное что-то пророчитМне звериное сердце в груди.Разве я для тебя — чужая?Отчего ж я так горько люблюНебо скудное скучного краяИ непышную землю твою?Разве я не взяла добровольноСлов твоих тяготеющий груз?Как бы не было трудно и больно,Только с жизнью от них отрекусь!Что ж, убей, но враждебное телоСредь твоей закопают земли,Чтоб зеленой травою — допелаЯ неспетые песни мои.<19 апреля 1922>
«Смиряем плоть усталостью жестокой…»
Смиряем плоть усталостью жестокой.Поденщик спит — его закрыто око.Ты видел? — в сне тяжелом распростертыйКак безобразен он, еще живой и мертвый!Но кто-то по ночам, из глубины великой,Кричит сквозь рот его пронзительно и дико.Но в городе, где в каждом доме спящий,Унылый вой стоит, как над звериной чащей.<1922>