Стихотворения. Четыре десятилетия

Кушнер Александр Семенович

Облаков на небе маленьких так много!..

Облаков на небе маленьких так много! Мелких-мелких, в темном небе, в поздний час. Из гостей мы. Что за странная тревога На Суворовском охватывает нас? Убыстряем шаг, зачем? Остановиться Было б правильней, подумать, постоять… Эта белая ночная вереница Разве лучшим нашим мыслям не под стать? Или трудно нам собрать свои волокна? И в рассеянье закончить легче день? И собор покрашен в цвет какой-то блеклый, И бесформенной толпой стоит сирень. Как бы я себя ругал, как недоволен Был бы я собой, когда б я шел один! Ты спешишь — и я как будто приневолен. Пусть плывут себе подобьем мелких льдин! Так

хорош он, этот мир, что не по силам Нам… скорей, скорей домой, скорее лечь Да, немыслящим; бездушным, да; бескрылым! Счастье в том, что можно счастьем пренебречь.

Мы-то знаем с тобою, какие цветы…

Мы-то знаем с тобою, какие цветы Всех милей и нежней, как у тихой воды, К ним склоняясь, теребила их ты. Мы-то знаем с тобою, какая вода Ниоткуда всех тише течет в никуда, Под быками какого моста. Мы-то знаем с тобою, какие слова Значат больше, чем все золотые права, Как мягка на откосе трава. И как глупость, нахмурясь над лучшей строкой, Ничего не поймет, — мы-то знаем с тобой, – Будет требовать мысли прямой. Мы-то знаем с тобою, в каких дураках Ходит ум в самых лучших, горячих стихах, Как он сеном и мятой пропах. Мы-то знаем с тобою средь многих помех, И забот, и тенет, кто любимее всех, Сомневаться нам было бы грех. Мы-то знаем с тобою, кто лучший поэт, Но пока не прошло ста и более лет, Никому не расскажем. Секрет!

Мне весело: ты платье примеряешь…

Мне весело: ты платье примеряешь, Примериваешь, в скользкое — ныряешь, В блестящее — уходишь с головой. Ты тонешь, западаешь в нем, как клавиш, Томишь, тебя мгновенье нет со мной. Потерянно гляжу я, сиротливо. Ты ласточкой летишь в него с обрыва. Легко воспеть закат или зарю, Никто в стихах не трогал это диво: «Мне нравится», — я твердо говорю. И вырез на спине, и эти складки. Ты в зеркале, ты трудные загадки Решаешь, мне не ясные. Но вот Со дна его всплываешь: все в порядке. Смотрю: оно, как жизнь, тебе идет.

Сторожить молоко я поставлен тобой…

Сторожить молоко я поставлен тобой, Потому что оно норовит убежать. Умерев, как бы рад я минуте такой Был: воскреснуть на миг, пригодиться опять. Не зевай! Белой пеночке рыхлой служи, В надувных, золотых пузырьках пустяку. А глаголы, глаголы-то как хороши: Сторожить, убежать, — относясь к молоку! Эта жизнь, эта смерть, эта смертная грусть, Прихотливая речь, сколько помню себя… Не сердись: я задумаюсь — и спохвачусь. Я из тех, кто был точен и зорок, любя. Надувается, сердится, как же! пропасть Так легко… сколько всхлипов, и гневных гримас, И припухлостей… пенная, белая страсть; Как морская волна окатившая нас. Тоже, видимо, кто-то тогда начеку Был… О, чудное это, слепое «чуть-чуть», Вскипятить, отпустить, удержать на бегу, Захватить, погасить, перед этим — подуть.

Говорю тебе: этот пиджак…

Говорю тебе: этот пиджак Будет так через тысячу лет Драгоценен, как тога, как стяг Крестоносца, утративший цвет. Говорю тебе: эти очки, Говорю тебе: этот сарай… Синеокого смысла пучки, Чудо, лезущее через край. Ты сидишь, улыбаешься мне Над заставленным тесно столом, Разве Бога в сегодняшнем дне Меньше, чем во вчерашнем, былом? Помнишь, нас разлучили с тобой? В этот раз я тебя не отдам. Незабудочек шелк голубой По тенистым разбросан местам. И посланница тьмы вековой, К нам в окно залетает пчела, Что, быть может, тяжелой рукой Артаксеркс отгонял от чела.

Посмотри, в вечном трауре старые эти абхазки…

Посмотри, в вечном трауре старые эти абхазки. Что ни год, кто-нибудь умирает в огромной родне. Тем пронзительней южные краски, Полыхание роз, пенный гребень на синей волне, Не желающий знать ничего о смертельной развязке, Подходящий с упреком ко мне. Сам не знаю, какая меня укусила кавказская муха. Отшучусь, может быть. Ах, поэзия, ты, как кавказская эта старуха, Все не можешь о смерти забыть. Поминаешь ее в каждом слове то громко, то глухо, Продеваешь в ушко синеокое черную нить.

Ушел от нас… Ушел? Скажите: убежал…

Ушел от нас… Ушел? Скажите: убежал. Внезапной смерти вид побег напоминает. Несъеденный пирог, недопитый бокал. На полуслове оборвал Речь: рукопись, как чай, дымится, остывает. Не плачьте. Это нас силком поволокут, Потащат, ухватив, за шиворот, потянут. А он избавился от пут И собственную смерть, смотри, не счел за труд, Надеждой не прельщен, заминкой не обманут. Прости, я не люблю стихов на смерть друзей, Знакомых: этот жанр доказывает холод Любителя, увы, прощальных строф, при всей Их пылкости; затей Неловко стиховых, и слишком страшен повод. Уж плакальщиц нанять приличней было б; плач Достойней рифм и ямба. Тоска, мой друг, тоска! Поглубже слезы спрячь Иль стой, закрыв лицо, зареван и незряч, – Шаблона нет честней, правдивей нету штампа.

Пол не безлик, хотя и наг…

Пол не безлик, хотя и наг. Кто говорит, что пол угрюм, Забыл, как весел может мрак Быть! Ах, тюльпан не то что мак. Ленор не то что Улялюм. Душа не то, что нам твердят В течение двух тысяч лет О ней. От головы до пят Вся — дрожь, вся — жар она, вся — бред! Ее целуют, с нею спят. Она на пальцах у меня, На животе, на языке, И ангелы мне не родня! И там, где влажного огня Мне не сдержать, и на щеке.

АПОЛЛОН В ТРАВЕ

В траве лежи. Чем гуще травы, Тем незаметней белый торс, Тем дальнобойный взгляд державы Беспомощней; тем меньше славы, Чем больше бабочек и ос. Тем слово жарче и чудесней, Чем тише произнесено. Чем меньше стать мечтает песней, Тем ближе к музыке оно; Тем горячей, чем бесполезней. Чем реже мрачно напоказ, Тем безупречней, тем печальней, Не поощряя громких фраз О той давильне, наковальне, Где задыхалась столько раз. Любовь трагична, жизнь страшна. Тем ярче белый на зеленом. Не знаю, в чем моя вина. Тем крепче дружба с Аполлоном, Чем безотрадней времена. Тем больше места для души, Чем меньше мыслей об удаче. Пронзи меня, вооружи Пчелиной радостью горячей! Как крупный град в траве лижи.

Две маленьких толпы, две свиты можно встретить…

Две маленьких толпы, две свиты можно встретить, В тумане различить, за дымкой разглядеть, Пусть стерты на две трети, Задымлены, увы… Спасибо и за треть! Отбиты кое-где рука, одежды складка, И трещина прошла, и свиток поврежден, И все-таки томит веселая догадка, Счастливый снится сон. В одной толпе — строги и сдержанны движенья, И струнный инструмент поет, как золотой Луч, Боже мой, хоть раз кто слышал это пенье, Тот преданно строке внимает стиховой. В другой толпе — не лавр, а плющ и виноградный Топорщится листок, Там флейта и свирель, и смех, и длится жадный Там прямо на ходя большой, как жизнь, глоток. Ты знаешь, за какой из них, не рассуждая, Пошел я, но — клянусь! — свидетель был не раз Тому, как две толпы сходились, золотая Дрожала пыль у глаз. И знаю, за какой из них пошел ты, бедный Приятель давних дней, растаял вдалеке, Пленительный, бесследный Проделав шумный путь в помятом пиджаке…