Стихотворения. Поэмы. Проза

Гейне Генрих

«На бульварах Саламанки…»

Перевод В. Левика

На бульварах Саламанки^{16} Воздух свежий, благовонный. Там весной во мгле вечерней Я гуляю с милой донной. Стройный стан обвив рукою И впивая нежный лепет, Пальцем чувствую блаженным Гордой груди томный трепет. Но шумят в испуге липы, И ручей внизу бормочет, Словно чем-то злым и грустным Отравить мне сердце хочет. «Ах, синьора, чует сердце, Исключен я буду скоро.^{17} По бульварам Саламанки Не гулять уж нам, синьора».

«Вот сосед мой, дон Энрикес…»

Перевод В. Левика

Вот сосед мой дон Энрикес^{18}, Саламанских дам губитель. Только стенка отделяет От меня его обитель. Днем гуляет он, красоток Обжигая гордым взглядом. Вьется ус, бряцают шпоры, И бегут собаки рядом. Но в прохладный час вечерний Он сидит, мечтая, дома, И в руках его — гитара, И в груди его — истома. И как хватит он по струнам, Как задаст им,

бедным, жару! Чтоб тебе холеру в брюхо За твой голос и гитару!

«Смерть — это ночь, прохладный сон…»

Перевод В. Левика

Смерть — это ночь, прохладный сон, А жизнь — тяжелый, душный день. Но смерилось, дрема клонит, Я долгим днем утомлен. Я сплю — и липа шумит в вышине, На липе соловей поет, И песня исходит любовью, — Я слушаю даже во сне.

Донна Клара

Перевод В. Левика

^{19}

В сад, ночной прохлады полный, Дочь алькальда молча сходит. В замке шум веселый пира, Слышен трубный гул из окон. «Как наскучили мне танцы, Лести приторной восторги, Эти рыцари, что Клару Пышно сравнивают с солнцем! Все померкло, чуть предстал он В лунном свете предо мною — Тот, чьей лютне я внимала В полночь темную с балкона. Как стоял он, горд и строен. Как смотрел блестящим взором, Благородно бледен ликом, Светел, как святой Георгий!» Так мечтала донна Клара, Опустив глаза безмолвно. Вдруг очнулась — перед нею Тот прекрасный незнакомец. Сладко ей бродить с любимым, Сладко слушать пылкий шепот! Ласков ветер шаловливый, Точно в сказке, рдеют розы. Точно в сказке, рдеют розы, Дышат пламенем любовным. «Что с тобой, моя подруга? Как твои пылают щеки!» «Комары кусают, милый! Ночью нет от них покоя, Комаров я ненавижу, Как евреев длинноносых». «Что нам комары, евреи!» — Улыбаясь, рыцарь молвит. Опадает цвет миндальный, Будто льется дождь цветочный, Будто льется дождь цветочный, Ароматом полон воздух. «Но скажи, моя подруга, Хочешь быть моей до гроба?» «Я твоя навеки, милый, В том клянусь я сыном божьим, Претерпевшим от коварства Кровопийц — евреев злобных». «Что нам божий сын, евреи!» — Улыбаясь, рыцарь молвит. Дремлют лилии, белея В волнах света золотого. В волнах света золотого Грезят, глядя вверх, на звезды. «Но скажи, моя подруга, Твой правдив обет пред богом?» «Милый, нет во мне обмана, Как в моем роду высоком Нет ни крови низких мавров, Ни еврейской грязной крови». «Брось ты мавров и евреев!» — Улыбаясь, рыцарь молвит И уводит дочь алькальда В сумрак лиственного грота. Так опутал он подругу Сетью сладостной, любовной, Кратки речи, долги ласки, И сердцам от счастья больно. Неумолчным страстным гимном Соловей их клятвам вторит. Пляшут факельную пляску Светляки в траве высокой. Но стихают в гроте звуки, Дремлет сад, и лишь порою Слышен мудрых миртов шепот Или вздох смущенной розы. Вдруг из замка загремели Барабаны и валторны, И в смятенье донна Клара, Пробудясь, вскочила с ложа. «Я должна идти, любимый, Но теперь открой мне, кто ты? Назови свое мне имя, Ты скрывал его так долго!» И встает с улыбкой рыцарь, И целует пальцы донны, И целует лоб и губы, И такое молвит слово: «Я, сеньора, ваш любовник, А отец мой — муж ученый, Знаменитый мудрый рабби Израэль из Сарагосы».

СЕВЕРНОЕ МОРЕ

(1825–1826)

Цикл первый

Коронование

Перевод В. Левика

Вы, песни, вы, мои добрые песни! Проснитесь, проснитесь! Наденьте доспехи! Велите трубам греметь И высоко на щите боевом Мою красавицу поднимите — Ту, кто отныне в моей душе Будет единовластной царицей! Слава тебе, молодая царица! С державного солнца Сорву я блестящий покров золотой, Сплету из него диадему Для освященной твоей головы. От зыбких лазурных небесных завес Отрежу кусок драгоценного шелка, — Подобно мантии царской, Накину его на плечи твои. Я дам тебе свиту из строгих, В тугой корсет облеченных сонетов, Из гордых терцин и восторженных стансов. Гонцами будут мои остроты, Мой юмор — твоим герольдом с невольной Слезою горького смеха в гербе. А сам я, моя царица, Я преклоню пред тобой колени И на подушке из красной парчи Тебе поднесу Остаток рассудка, Который у бедного певца Только из жалости не был отнят Твоей предшественницей на троне.

Сумерки

Перевод М. Михайлова

На бледном морском берегу Сидел одинок я и грустно-задумчив. Все глубже спускалось солнце, бросая Багровый свой свет полосами По водной равнине, И беглые, дальние волны, Приливом гонимые, Шумно и пенясь бежали К берегу ближе и ближе. В чудном их шуме Слышался шепот и свист, Смех и роптанье, Вздохи, и радостный гул, и порой Тихо-заветное, Будто над детскою люлькою, пенье… И мне казалось, Слышу я голос забытых преданий, Слышу старинные чудные сказки — Те, что когда-то ребенком Слыхал от соседних детей, Как все мы, бывало, Вечером летним теснимся Послушать тихих рассказов На ступеньках крыльца, И чутко в нас бьется Детское сердце, И с любопытством глядят Умные детские глазки; А взрослые девушки Из-за душистых цветочных кустов Глядят через улицу в окна… На розовых лицах улыбка, И месяц их облил сияньем.

Закат солнца

Перевод М. Михайлова

Огненно-красное солнце уходит В далеко волнами шумящее, Серебром окаймленное море; Воздушные тучки, прозрачны и алы, Несутся за ним; а напротив, Из

хмурых осенних облачных груд, Грустным и мертвенно-бледным лицом Смотрит луна; а за нею, Словно мелкие искры, В дали туманной Мерцают звезды. Некогда в небе сияли, В брачном союзе, Луна-богиня и Солнце-бог; А вкруг их роились звезды, Невинные дети-малютки. Но злым языком клевета зашипела, И разделилась враждебно В небе чета лучезарная. И нынче днем в одиноком величии Ходит по небу солнце, За гордый свой блеск Много молимое, много воспетое Гордыми, счастьем богатыми смертными. А ночью По небу бродит луна, Бедная мать, Со своими сиротками-звездами, Нема и печальна… И девушки любящим сердцем И кроткой душою поэты Ее встречают И ей посвящают Слезы и песни. Женским незлобивым сердцем Все еще любит луна Красавца мужа И под вечер часто, Дрожащая, бледная, Глядит потихоньку из тучек прозрачных, И скорбным взглядом своим провожает Уходящее солнце, И, кажется, хочет Крикнуть ему: «Погоди! Дети зовут тебя!» Но упрямое солнце При виде богини Вспыхнет багровым румянцем Скорби и гнева И беспощадно уйдет на свое одинокое, Влажно-холодное ложе. Так-то шипящая злоба Скорбь и погибель вселила Даже средь вечных богов, И бедные боги Грустно проходят по небу Свой путь безутешный И бесконечный, И смерти им нет, и влачат они вечно Свое лучезарное горе. Так мне ль — человеку, Низко поставленному, Смертью одаренному, — Мне ли роптать на судьбу?

Ночь на берегу

Перевод М. Михайлова

Ночь холодна и беззвездна; Море кипит, и над морем, На брюхе лежа, Неуклюжий северный ветер Таинственным, Прерывисто-хриплым Голосом с морем болтает, Словно брюзгливый старик, Вдруг разгулявшийся в тесной беседе… Много у ветра рассказов — Много безумных историй, Сказок богатырских, смешных до уморы, Норвежских саг стародавних… Порой средь рассказа, Далеко мрак оглашая, Он вдруг захохочет Или начнет завывать Заклятья из Эдды^{20} и руны, Темно-упорные, чаро-могучие… И моря белые чада тогда Высоко скачут из волн и ликуют, Хмельны разгулом. Меж тем по волной омоченным пескам Плоского берега Проходит путник, И сердце кипит в нем мятежней И волн и ветра. Куда он ни ступит, Сыплются искры, трещат Пестрых раковин кучки… И, серым плащом своим кутаясь, Идет он быстро Средь грозной ночи. Издали манит его огонек, Кротко, приветно мерцая В одинокой хате рыбачьей. На море брат и отец, И одна-одинешенька в хате Осталась дочь рыбака — Чудно-прекрасная дочь рыбака. Сидит перед печью она и внимает Сладостно-вещему, Заветному пенью В котле кипящей воды, И в пламя бросает Трескучий хворост, И дует на пламя… И в трепетно-красном сиянье Волшебно-прекрасны Цветущее личико И нежное белое плечико, Так робко глядящее Из-под грубой серой сорочки, И хлопотливая ручка-малютка… Ручкой она поправляет Пеструю юбочку На стройных бедрах. Но вдруг распахнулась дверь, И в хижину входит Ночной скиталец. С любовью он смотрит На белую, стройную девушку, И девушка трепетно-робко Стоит перед ним — как лилея, От ветра дрожащая. Он, наземь бросает свой плащ, А сам смеется И говорит: «Видишь, дитя, как я слово держу! Вот и пришел, и со мною пришло Старое время, как боги небесные Сходили к дщерям людским, И дщерей людских обнимали, И с ними рождали Скипетроносных царей и героев, Землю дививших. Впрочем, дитя, моему божеству Не изумляйся ты много! Сделай-ка лучше мне чаю — да с ромом! Ночь холодна; а в такую погоду Зябнем и мы, Вечные боги, — и ходим потом С наибожественным насморком И с кашлем бессмертным!»

Буря

Перевод В. Левика

Беснуется буря, Бичует волны, А волны ревут и встают горами, И ходят, сшибаясь и пенясь от злобы, Их белые водяные громады, И наш кораблик на них с трудом Взбирается, задыхаясь, И вдруг обрушивается вниз, В широко разверстую черную пропасть. О море! Мать красоты, рожденной из пены! Праматерь любви, пощади меня! Уже порхает, чуя труп, Подобная призраку белая чайка, И точит клюв о дерево мачты, И жаждет скорей растерзать мое сердце — То сердце, в котором звучат песнопенья Во славу дочери твоей, То сердце, что внук твой, маленький плут, Избрал своей игрушкой. Напрасны мольбы и стенанья! Мой крик пропал в завыванье бури, Средь оргии бесноватых звуков, Средь воя, грохота, рева и свиста Сражающихся ветров и волн. Но странно, сквозь этот гул я слышу Мелодию сумрачной дикой песни, Пронзающей, разрывающей душу, — И я узнаю этот голос. На дальнем шотландском берегу, Над вечно шумящим прибоем, На древнем утесе высится замок, И там, у сводчатого окошка, Стоит больная прекрасная женщина, Почти прозрачна, бледна, как мрамор, На лютне играет она и поет, И развевает соленый ветер Ее волнистые длинные кудри И далеко в шумящее море Уносит ее непонятную песню.

Морская тишь

Перевод М. Михайлова

Тишь и солнце! Свет горячий Обнял водные равнины, И корабль златую влагу Режет следом изумрудным. У руля лежит на брюхе И храпит усталый боцман; Парус штопая, у мачты Приютился грязный юнга. Щеки пышут из-под грязи; Рот широкий, как от боли, Стиснут; кажется, слезами Брызнут вдруг глаза большие. Капитан его ругает, Страшно топая ногами… «Как ты смел — скажи, каналья! Как ты смел стянуть селедку?» Тишь и гладь! Со дна всплывает Рыбка-умница; на солнце Греет яркую головку И играет резвым плесом. Но стрелой из поднебесья Чайка падает на рыбку — И с добычей в жадном клюве Снова в небе исчезает.