Стихотворения. Поэмы. Проза

Гейне Генрих

Песнь маркитантки

Перевод Л. Пеньковского

Из времен Тридцатилетней войны

А я гусаров как люблю, Люблю их очень, право! И синих и желтых, все равно — Цвет не меняет нрава. А гренадеров я как люблю, Ах, бравые гренадеры! Мне рекрут люб и ветеран, Солдаты и офицеры. Кавалерист ли, артиллерист, — Люблю их всех безразлично; Да и в пехоте немало ночей Я поспала отлично. Люблю, я немца, француза люблю, Голландца, румына, грека; Мне люб испанец, чех и швед, — Люблю я в них человека. Что мне до его отечества, что До веры его? Ну, словом, — Мне люб и дорог человек, Лишь был бы он здоровым. Отечество и религия — вздор, Ведь это — только платья! Долой все чехлы! Нагого, как есть, Хочу человека обнять я. Я — человек, человечеству я Вся отдаюсь без отказу. Могу отметить мелом долг Тем, кто не платит сразу. Палатка с веселым венком — моя Походная лавчонка… Кого

угощу мальвазией Из нового бочонка?

Предостережение

Перевод В. Разумовского

Остерегись холодных слов, Когда о помощи в борьбе Взывает юноша к тебе; Быть может, — это сын богов. Его ты встретишь на пути В его триумфа гордый час, И осужденья строгих глаз Не сможешь ты перенести.

Юдоль плача

Перевод Ю. Тынянова

Сквозь щели ветр ночной свистит, А на чердачном ложе Две бедных тени улеглись; Их лица — кости да кожа. Первая бедная тень говорит: «Меня обойми рукою, Ко рту моему прижми свой рот, Хочу согреться тобою». Вторая бедная тень говорит: «Когда я гляжу в твои очи, Скрывается голод, и бедность, и боль, И холод этой ночи». Целовались они, рыдали они, Друг другу руки сжимали, Смеялись порой, даже спели раз, И вот под конец замолчали. Наутро с комиссаром пришел Лекарь, который, пощупав Пульс, на месте установил Отсутствие жизни у трупов. «Полый желудок, — он пояснил, — Вместе с диетою строгой Здесь дали летальный исход, — верней, Приблизили намного. Всегда при морозах, — прибавил он, — Нужно топить жилище До теплоты и вообще Питаться здоровой пищей».

Крик сердца

Перевод В. Левика

Нет, в безверье толку мало: Если бога вдруг не стало, Где ж проклятья мы возьмем, — Разрази вас божий гром! Без молитвы жить несложно, Без проклятий — невозможно! Как тогда нам быть с врагом, Разрази вас божий гром! Не любви, а злобе, братья, Нужен бог, нужны проклятья. Или все пойдет вверх дном, Разрази вас божий гром!

Добрый совет

Перевод В. Левика

Всегда их подлинную кличку Давай, мой друг, героям басен. Сробеешь — результат ужасен! С твоим ослом пойдет на смычку Десяток серых дурней, воя: «Мои ведь уши у героя! А этот визг и рев с надсадой Моею отдает руладой: Осел я! Хоть не назван я, Меня узнают все друзья, Вся родина Германия: Осел тот я! И-я! И-я!» Ты одного щадил болвана, Тебе ж грозит десяток рьяно!

Дуэль

Перевод В. Левика

Сошлись однажды два быка Подискутировать слегка. Был у обоих горячий норов, И вот один в разгаре споров Сильнейший аргумент привел, Другому заорав: «Осел!» «Осла» получить быку — хуже пули, И стали боксировать наши джон булли. Придя в то же время на тот же двор, И два осла вступили в спор. Весьма жестокое было сраженье, И вот один, потеряв терпенье, Издал какой-то дикий крик И заявил другому: «Ты — бык!» Чтоб стать длинноухому злейшим врагом, Довольно его назвать быком. И загорелся бой меж врагами: Пинали друг друга лбом, ногами Отвешивали удары в podex, [16] Блюдя священный дуэльный кодекс. А где же мораль? — Вы мораль проглядели, Я показал неизбежность дуэли. Студент обязан влепить кулаком Тому, кто его назвал дураком.

16

Зад (лат.).

Эпоха кос

Перевод Ю. Тынянова

Басня

Две крысы были нищи, Они не имели пищи. Мучает голод обеих подруг; Первая крыса пискнула вдруг: «В Касселе пшенная каша есть, Но, жаль, часовой мешает съесть; В курфюрстской форме часовой, При этом — с громадной косой^{173}; Ружье заряжено — крупная дробь; Приказ: кто подойдет — угробь». Подруга зубами как скрипнет И ей в ответ как всхлипнет: «Его светлость курфюрст у всех знаменит, Он доброе старое время чтит, То время каттов^{174} старинных И вместе кос их длинных. Те катты в мире лысом Соперники были крысам; Коса же — чувственный образ лишь Хвоста, которым украшена мышь; Мы в мирозданье колоссы — У нас натуральные косы. Курфюрст, ты с каттами дружен, — Союз тебе с крысами нужен. Конечно, ты сердцем с нами слился, Потому что у нас от природы коса. О, дай, курфюрст благородный наш, О, дай нам вволю разных каш. О, дай нам просо, дай пшено, А стражу прогони заодно! За милость вашу, за эту кашу Дадим и жизнь и верность нашу. Когда ж наконец скончаешься ты, Мы над тобой обрежем хвосты, Сплетем венок, свезем на погост; Будь лавром тебе крысиный хвост!»

Добродетельный пес

Перевод М. Замаховской

Был пудель Брутом наречен. Носил по праву кличку он. Ум с добродетелью вдвойне Его прославили в стране. Он был морали образец, Терпенья, скромности венец. Ценимый и чтимый, как чтут немногих, Он был Натан Мудрый^{175} четвероногих. Не

пес, а перл настоящий, большой! Так предан и честен! С прекрасной душой! Хозяин ему доверял безгранично И посылал его даже обычно К самому мяснику! Благородный пес В зубах корзинку ручную нес, Куда мясник клал телячьи почки, Говяжьи котлеты, свиные биточки. И как аппетитно ни пахло сало, Собака и взгляда на него не бросала. Уверенно, медленно, стоически твердо Брут с ценной кладью шествовал гордо. Однако меж псами, вы знаете сами, Есть проходимцы, как между нами: Их множество: это — лгуны, волокиты, Завистники, воры, бродяги, бандиты. Они без морали живут, не скучая, В угаре чувственном жизнь расточая. Вступил в заговор этот сброд безвестный Против Брута, что верно и честно С корзинкой в зубах по прямому пути Святого долга стремился идти. И вот однажды, когда из мясной Брут возвращался с корзиной домой, Все заговорщики шумной оравой Напали на Брута. И в схватке кровавой Корзину выпустил он из пасти, И выпали наземь жирнейшие части. Тогда на добычу жадной ратью Накинулась разом голодная братья. Вначале, скандал увидав такой, Философ Брут сохранял покой, Однако, поняв, что песья свора, Пируя, сожрет все мясо скоро, Он принял в обеде участие сам И выбрал филе на зависть всем псам.

Мораль

«И ты, мой Брут, ты тоже жрешь?» — С грустью сказал моралист. Ну что ж! Весьма опасны примеры дурные: Увы! Как все созданья земные, Не безупречен собачий род, — И пес добродетельный при случае — жрет!

Лошадь и осел

Перевод Л. Пеньковского

По рельсам, как молния, поезд летел, Пыхтя и лязгая грозно. Как черный вымпел, над мачтой-трубой Реял дым паровозный. Состав пробегал мимо фермы одной, Где белый и длинношеий Мерин глазел, а рядом стоял Осел, уплетая репеи. И долго поезду вслед глядел Застывшим взглядом мерин; Вздыхая и весь дрожа, он сказал: «Я так потрясен, я растерян! И если бы по природе своей Я мерином белым не был, От этого ужаса я бы теперь Весь поседел, о небо! Жестокий удар судьбы грозит Всей конской породе, бесспорно, Хоть сам я белый, но будущность мне Представляется очень черной. Нас, лошадей, вконец убьет Конкуренция этой машины; Начнет человек для езды прибегать К услугам железной скотины. А стоит людям обойтись Без нашей конской тяги — Прощай, овес наш, сено, прощай, — Пропали мы, бедняги! Ведь сердцем человек — кремень: Он даром и макухи Не даст. Он выгонит нас вон, — Подохнем мы с голодухи. Ни красть не умеем, ни брать взаймы, Как люди, и не скоро Научимся льстить, как они и как псы. Нам путь один — к живодеру!» Так плакался конь и горько вздыхал, Он был настроен мрачно. А невозмутимый осел между тем Жевал репейник смачно. Беспечно морду свою облизнув, Сказал он: «Послушай-ка, мерин: О том, что будет, — ломать сейчас Я голову не намерен. Для вас, для гордых коней, паровоз — Проблема существованья: А нам, смиренным ослам, впадать В отчаянье — нет основанья. У белых, у пегих, гнедых, вороных, У всех вас — конец печальный; А нас, ослов, трубою своей Не вытеснит пар нахальный. Каких бы хитрых еще машин Ни выдумал ум человека, — Найдется место нам, ослам, Всегда, до скончания века. Нет, бог не оставит своих ослов, Что, в полном сознанье долга, Как предки их честные, будут плестись На мельницу еще долго. Хлопочет мельник, в мешки мука Струится под грохот гулкий; Тащу ее к пекарю, пекарь печет, — Человек ест хлеб и булки. Сей жизненный круговорот искони Предначертала природа. И вечна, как и природа сама, Ослиная наша порода».

Мораль

Век рыцарства давно прошел: Конь голодает. Но осел, Убогая тварь, он будет беспечно Овсом и сеном питаться вечно.

Завещание

Перевод Ю. Тынянова

Пора духовную писать, Как видно, надо умирать. И странно только мне, что я ране Не умер от страха и страданий. О вы, краса и честь всех дам, Луиза! Я оставляю вам Шесть грязных рубах, сто блох на кровати И сотню тысяч моих проклятий. Тебе завещаю я, милый друг, Что скор на совет, на дело туг, Совет, в воздаянье твоих, — он краток: Возьми корову, плоди теляток. Кому свою веру оставлю в отца, И сына, и духа, — три лица? Император китайский, раввин познанский Пусть поровну делят мой дух христианский. Свободный, народный немецкий пыл — Мыльный пузырь из лучших мыл — Завещаю цензору града Кревинкель; Питательней был бы ему пумперникель^{176}. Деяния, коих свершить не успел, Проект отчизноспасательных дел И от похмелья медикамент Тебе завещаю, германский парламент. Ночной колпак, белее, чем мел, Оставлю кузену, который умел Так пылко отстаивать право бычье^{177}; Как римлянин истый, молчит он нынче. Охраннику нравственных высот, Который в Штутгарте живет, — Один пистолет^{178} (но без заряда), Может жену им пугать изрядно. Портрет, на коем представлен мой зад, — Швабской школе; мне говорят, Мое лицо вам неприятно^{179} — Так наслаждайтесь частью обратной. Завещаю бутылку слабительных вод Вдохновенью поэта^{180}; который год Страдает он запором пенья — Будь вера с любовью ему в утешенье. Сие же припись к духовной моей: В случае, если не примут вещей, Указанных выше, — все угодья К святой католической церкви отходят.