Стихотворения

Набоков Владимир Владимирович

252. ОКО ^{*}

К одному исполинскому оку без лица, без чела и без век, без телесного марева сбоку наконец-то сведен человек. И, на землю без ужаса глянув (совершенно не схожую с той, что, вся пегая от океанов, улыбалась одною щекой), он не горы там видит, не волны, не какой-нибудь яркий залив и не кинематограф безмолвный облаков, виноградников, нив; и, конечно, не угол столовой и свинцовые лица родных — ничего он не видит такого в тишине обращений своих. Дело в том, что исчезла граница между вечностью и веществом, и на что неземная зеница, если вензеля нет ни на чем? 1939; Париж

253. НЕПРАВИЛЬНЫЕ

ЯМБЫ ^{*}

В последний раз лиясь листами между воздушными перстами и проходя перед грозой от зелени уже настойчивой до серебристости простой, олива бедная, листва искусства, плещет, и слова лелеять бы уже не стоило, если б не зоркие глаза и одобрение бродяги, если б не лилия в овраге, если б не близкая гроза. <5 октября 1952>; Итака, Нью-Йорк

254. КАКОЕ СДЕЛАЛ Я ДУРНОЕ ДЕЛО ^{*}

Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей, я, заставляющий мечтать мир целый о бедной девочке моей. О, знаю я, меня боятся люди, и жгут таких, как я, за волшебство, и, как от яда в полом изумруде, мрут от искусства моего. Но как забавно, что в конце абзаца, корректору и веку вопреки, тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки. 28 декабря 1959; Сан-Ремо

255. С СЕРОГО СЕВЕРА ^{*}

С серого севера вот пришли эти снимки. Жизнь успела не все погасить недоимки. Знакомое дерево вырастает из дымки. Вот на Лугу шоссе. Дом с колоннами. Оредежь. Отовсюду почти мне к себе до сих пор еще удалось бы пройти. Так, бывало, купальщикам на приморском песке приносится мальчиком кое-что в кулачке. Всё, от камушка этого с каймой фиолетовой до стеклышка матово — зеленоватого, он приносит торжественно. Вот это Батово. Вот это Рожествено. 20 декабря 1967; Монтрё

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ПРИЖИЗНЕННЫЕ СБОРНИКИ

256. ПРОГУЛКА С J.-J. ROUSSEAU [11] ^{*}

Посв<ящается> Александру Николаевичу Бенуа

Сад Le N^otre'a. В лазурных прудах — отраженья дельфинов и статуй: он идет по аллее стрельчатой с маргариткой и книгой в руках; и, мечтая о новом «Emile», он любуется стройностью сада. Средь притворств витьеватых — отрада — этот строгий, размерный стиль. У фонтана — прямые партеры. Чуть насмешливо смотрит Rousseau, как жеманно играют в cerceau [12] две маркизы и два кавалера. Январь 1917

11

Ж.-Ж. Руссо (фр.). — Ред.

12

Серсо (фр.). — Ред.

257. ЗИМНЯЯ НОЧЬ ^{*}

1

Зимнею лунною ночью молчанье Кажется ровным дыханьем небес… В воздухе — бледных лучей обаянье… Благословенные лунным сияньем, Дремлют аллея, и поле, и лес…

2

Лыжи упругие сладко скрипят; Длинная синяя тень провожает… Липы, как призраки черные в ряд, Странные, грустные, в инее спят… Мягко сугробы луна освещает.

3

Царственно круглое белое пламя Смотрит на поле, на снежную гладь… Зайца спугну за нагими кустами; Гладь нарушая тройными следами, Он пропадет… и безмолвно опять.

4

Нивой пойду… Беспредельна она… Воздух хрустально-морозный целую… Небо — сиянье, земля — тишина… В этом безмолвии смерти и сна Ясной

душой я бессмертие чую. <Март 1917>

258. РЕВОЛЮЦИЯ ^{*}

Я слово длинное с нерусским окончаньем нашел нечаянно в рассказе для детей, и отвернулся я со странным содроганьем. В том слове был извив неведомых страстей: рычанье, вопли, свист, нелепые виденья, стеклянные глаза убитых лошадей, кривые улицы, зловещие строенья, кровавый человек, лежащий на земле, и чьих-то жадных рук звериные движенья… А некогда читать так сладко было мне о зайчиках смешных со свинками морскими, танцующих на пнях весною, при луне! Но слово грозное над сказками моими как пронеслось! Нет прежней простоты: и мысли страшные ночами роковыми шуршат, как старые газетные листы! <1917>

259. «Вечер тих. Я жду ответа…» ^{*}

Вечер тих. Я жду ответа. Светит око Магомета. Светит вышка минарета На оранжевой черте. Безрассудно жду ответа, К огневой стремясь мечте. Муэдзина песнь допета. Розы дымки, розы света Увядают в высоте. Я взываю. Нет ответа… 2 августа 1918

260. БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН ^{*}

(Памяти Пушкина)

Он здесь однажды был. Вода едва журчит. На камне свет лежит белеющим квадратом. Шныряют ласточки под сводом полосатым. Я чую прошлое: но сердца не пленит Фонтана вечный плач; ни страшные виденья, Ни тени томных жен, скользящих меж цветов, Ни роскошь темная тех сказочных веков, Мне ныне чудятся и будят вдохновенье. О нет! Иных времен я слышу тайный зов. Я вижу здесь его в косой полоске света, — Густые волосы и резкие черты И на руке кольцо, не спасшее поэта. И на челе его — тень творческой мечты. В святом предчувствии своих грядущих песен Он — тихий — здесь стоял, и — как теперь, — тогда Носились ласточки, и зеленела плесень На камнях вековых, и капала вода. 18 августа 1918; Бахчисарайский дворец

261. РОССИЯ ^{*}

Плыви, бессонница, плыви, воспоминанье… Я дивно одинок. Ни звука, ни луча… Ночь за оконницей безмолвна, как изгнанье, черна, как совесть палача. Мой рай уже давно и срублен, и распродан… Я рос таинственно в таинственном краю, но Бог у юного, небрежного народа Россию выхолил мою. Рабу стыдливую, поющую про зори свои дрожащие, увел он в темноту и в ужасе ее, терзаньях и позоре познал восторга полноту. Он груди вырвал ей, глаза святые выжег, и что ей пользы в том, что в тишь ее равнин польется ныне смрад от угольных изрыжек Европой пущенных машин? Напрасно ткут они, напрасно жнут и веют, развозят по Руси и сукна, и зерно: она давно мертва, и тленом ветры веют, и всё, что пело, сожжено. Он душу в ней убил. Хватил с размаху о пол младенца теплого. Вдавил пятою в грязь живые лепестки и, скорчившись, захлопал в ладоши, мерзостно смеясь. Он душу в ней убил — всё то, что распевало, тянулось к синеве, плясало по лесам, всё то, что при луне над водами всплывало, всё, что прочувствовал я сам. Всё это умерло. Христу ли, Немезиде молиться нам теперь? Дождемся ли чудес? Кто скажет наконец лукавому: изыди? Кого послушается бес? Всё это умерло, и всё же вдохновенье волнуется во мне, — сгораю, но пою. Родная, мертвая, я чаю воскресенья и жизнь грядущую твою! 5 (18) марта 1919

262. АКРОПОЛЬ ^{*}

Чей шаг за мной? Чей шелестит виссон? Кто там поет пред мрамором богини? Ты, мысль моя. В резной тени колонн как бы звенят порывы дивных линий. Я рад всему. Струясь в Эректеон, мне льстит лазурь и моря блеск павлиний; спускаюсь вниз, и вот запечатлен в пыли веков мой след — от солнца синий. Во мглу, во глубь хочу на миг сойти, там, чудится: по млечному пути былых времен, сквозь сумрак молчаливый в певучем сне таинственно летишь… О, как свежа, благоговейна тишь… в святилище, где дышит тень оливы! 7 июня 1919; Англия