Стихотворения

Набоков Владимир Владимирович

189–190. ОБЛАКА

I ^{*}

На солнце золотом сверкает дождь летучий, озера в небесах синеют горячо, и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо. Молчи, остановись… Роняют слезы рая соцветья вешние, склонясь через плетень, и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень. Не двигайся, молчи. Тень эту голубую я поцелуями любовно обогну. Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну. <22 мая 1921>

II ^{*}

Закатные люблю я облака: над

ровными, далекими лугами они висят гроздистыми венками, и даль горит, и молятся луга. Я внемлю им. Душа моя строга, овеяна безвестными веками: с кудрявыми багряными богами я рядом плыл в те вольные века. Я облаком в вечерний чистый час вставал, пылал, туманился и гас, чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей. Я облетал всё зримое крутом, блаженствовал и, помню, был влеком жемчужной тенью, женственною тучей. 17 мая 1921; Берлин

191. ПИР ^{*}

Так лучезарна жизнь, и радостей так много. От неба звездного чуть слышный веет звон: бесчисленных гостей полны чертоги Бога; в один из них я приглашен. Как нищий, я пришел; но дали мне у двери одежды светлые, и распахнулся мир: со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир. Сижу я и дивлюсь… По временам, бесшумно дверь открывается в мерцающую тьму. Порою хмурится сосед мой неразумный, а я — я радуюсь всему: и смоквам розовым, и сморщенным орехам, и чаше бражистой, и дани желтых пчел; и часто на меня со светлым, тихим смехом хозяин смотрит через стол. 22 мая 1921

192. БЕЛЫЙ РАЙ ^{*}

Рай — широкая, пустая оснеженная страна: призрак неба голубого, тишь и белизна… Там над озером пушистым, сладким холодом дыша, светит леса молодого белая душа… Там блаженствовать я буду в блеске сети ледяной, пробираться, опьяненный вечной белизной, и, стрелою из-под веток вылетая на простор, на лучистых, легких лыжах реять с белых гор. 23 мая 1921; Кембридж

193. КОНИ ^{*}

Гнедые, грузные, по зелени сырой весенней пажити, под тусклыми дубами, они чуть двигались и мягкими губами вбирали сочные былинки, и зарей, вечернею зарей полнеба розовело. И показалось мне, что время обмертвело, что вечно предо мной стояли эти три чудовищных коня; и медные отливы на гривах медлили, и были молчаливы дубы священные под крыльями зари. 26 мая 1921; Грэнчестер

194. ЗЕРКАЛО

Ясное, гладкое зеркало, утром, по улице длинной, будто святыню, везли. Туча белелась на миг в синем глубоком стекле, и по сини порою мелькала ласточка черной стрелой… Было так чисто оно, так чисто, что самые звуки, казалось, могли отразиться. Мимо меня провезли этот осколок живой вешнего неба, и там, на изгибе улицы дальнем, солнце нырнуло в него: видел я огненный всплеск. О, мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражало в дивные, давние дни солнце и тучи и птиц! Зеркало ныне висит в сенях гостиницы пестрой; люди проходят, спешат, смотрятся мельком в него.

195. НОЧЬ ^{*}

Как только лунные протянутся лучи, всплывает музыка в аллее… О, серебристая, катись и рокочи, всё вдохновенней, всё полнее!.. Порхает до зари незримая рука по клавишам теней и света и замедляется, ленива

и легка… Последний звук, — и ночь допета… 2 июня 1921; Кембридж

196. LA BELLE DAME SANS MERCI [6] ^{*}

(Из John Keats)

«Ах, что мучит тебя, горемыка, что ты, бледный, скитаешься тут? Озерная поблекла осока, и птицы давно не поют. Ах, что мучит тебя, горемыка, какою тоской ты сожжен? Запаслась уже на зиму белка и по житницам хлеб развезен. На челе твоем млеет лилея, томима росой огневой; на щеке твоей вижу я розу, розу бледную, цвет не живой…» Шла полем Прекрасная Дама, чародейки неведомой дочь: змеи — локоны, легкая поступь, а в очах — одинокая ночь. На коня моего незнакомку посадил я, и, день заслоня, она с чародейною песней ко мне наклонялась с коня. Я сплел ей запястья и пояс и венок из цветов полевых, и ласкалась она, и стонала так нежно в объятьях моих. Находила мне сладкие зелья, мед пчелиный и мед на цветке, и, казалось, в любви уверяла на странном своем языке. И, вздыхая, меня увлекала в свой приют между сказочных скал, и там ее скорбные очи поцелуями я закрывал. И мы рядом на мху засыпали, и мне сон померещился там… Горе, горе! С тех пор я бессонно брожу по холодным холмам; королевичей, витязей бледных я увидел, и, вечно скорбя, все кричали: Прекрасная Дама без любви залучила тебя. И алканье они предрекали, и зияли уста их во тьме, и я, содрогаясь, очнулся на этом холодном холме. Потому-то, унылый и бледный, одиноко скитаюсь я тут, хоть поблекла сырая осока и птицы давно не поют. 1 июня 1921; Кембридж

6

Прекрасная дама, не знающая жалости (фр.). — Ред.

197. ПЬЯНЫЙ РЫЦАРЬ ^{*}

С тонким псом и смуглым кубком жарко-рдяного вина, ночью лунной, в замке деда я загрезил у окна. В длинном платье изумрудном, вдоль дубравы, на коне в серых яблоках, ты плавно проскакала при луне. Встал я, гончую окликнул, вывел лучшего коня, рыскал, рыскал по дубраве, спотыкаясь и звеня; и всего-то только видел, что под трефовой листвой жемчуговые подковы, оброненные луной… 4 июня 1921; Кембридж

198. «Я думаю о ней, о девочке, о дальней…» ^{*}

Я думаю о ней, о девочке, о дальней, и вижу белую кувшинку на реке, и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске. Там, там встречались мы и весело оттуда пускались странствовать по шепчущим лесам, где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам. Мы шарили во всех сокровищницах Божьих; мы в ивовом кусте отыскивали с ней то лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней. И ведали мы все тропинки дорогие, и всем березанькам давали имена, и младшую из них мы назвали: Мария святая Белизна. О Боже! Я готов за вечными стенами неисчислимые страданья восприять, но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами хоть миг, да постоять. 4 июня 1921; Кембридж