Стихотворения

Державин Гавриил Романович

АФИНЕЙСКОМУ ВИТЯЗЮ {*}

Сидевша об руку царя Чрез поприще на колеснице, Державшего в своей деснице С оливой гром, иль чрез моря Протекшего в венце Нептуна, Или с улыбкою Фортуна Кому жемчужный нектар свой Носила в чаше золотой — Блажен! кто путь устлал цветами И окурил алоем вкруг, И лиры громкими струнами Утешил, бранный славя дух. Испытывал своих я сил И пел могущих человеков; А чтоб вдали грядущих веков Ярчей их в мраке блеск светил И я не осуждался б в лести, Для прочности к их громкой чести Примешивал я правды глас, — Звучал моей трубой Парнас. Но, ах! познал, познал я смертных, Что и великие из них Не могут снесть лучей небесных: Мрачит бог света очи их.

Так пусть фортуны чада, Возлегши на цветах, Среди обилий сада, Курений в облаках, Наместо чиста злата, Шумихи любят блеск; Пусть лира таровата Их умножает плеск, — Я руки умываю И

лести не коснусь; Власть сильных почитаю, — Богов в них чтить боюсь. Я славить мужа днесь избрал, Который сшел с театра славы, Который удержал те нравы, Какими древний век блистал; Не горд — и жизнь ведет простую, Не лжив — и истину святую, Внимая, исполняет сам; Почтен от всех не по чинам; Честь, в службе снисканну, свободой Не расточил, а приобрел; Он взглядом, мужеством, породой, Заслугой, силою — орел. Снискать я от него Не льщусь ни хвал, ни уваженья; Из одного благодаренья, По чувству сердца моего, Я песнь ему пою простую, Ту вспоминая быль святую, В его как богатырски дни, Лет несколько назад, в тени Премудрой той жены небесной, Которой бодрый дух младой Садил в Афинах сад прелестный, И век катился золотой, — Как мысль моя, подобно Пчеле, полна отрад, Шумливо, но не злобно Облетывала сад Предметов, ей любезных, И, взяв с них сок и цвет, Искусством струн священных Преобращала в мед, — Текли восторгов реки Из чувств души моей; Все были человеки В стране счастливы сей. На бурном видел я коне В ристаньи моего героя; С ним брат его, вся Троя, Полк витязей являлись мне! Их брони, шлемы позлащенны, Как лесом, перьем осененны, Мне тмили взор; а с копий их, с мечей Сквозь пыль сверкал пожар лучей; Прекрасных вслед Пентезилее Строй дев их украшали чин; Венцы Ахилла мой бодрее Низал на дротик исполин. Я зрел, как жилистой рукой Он шесть коней на ипподроме Вмиг осаждал в бегу; как в громе Он, колесницы с гор бедрой Своей препнув склоненье, Минерву удержал в паденье; Я зрел, как в дыме пред полком Он, в ранах светел, бодр лицом, В единоборстве хитр, проворен, На огнескачущих волнах Был в мрачной буре тих, спокоен, Горела молния в очах. Его покой — движенье, Игра — борьба и бег, Забавы — пляска, пенье И сельских тьма утех Для укрепленья тела. Его был дом — друзей. Кто приходил для дела — Не запирал дверей; Души и сердца пища Его — несчастным щит; Не пышные жилища — В них он был знаменит. Я зрел в ареопаге сонм Богатырей, ему подобных, Седых, правдивых, благородных, Весы державших, пальму, гром. Они, восседши за зерцалом, В великом деле или малом, Не зря на власть, богатств покров, Произрекали суд богов; А где рукой и руку мыли, Желая сильному помочь, — Дьяки, взяв шапку, выходили С поклоном от неправды прочь. Тогда не прихоть чли — закон; Лишь благу общему радели; Той подлой мысли не имели, Чтоб только свой набить мамон. Венцы стяжали, звуки славы, А деньги берегли и нравы, И всякую свою ступень Не оценяли всякий день; Хоть был и недруг кто друг другу, — Усердие вело, не месть: Умели чтить в врагах заслугу И отдавать достойным честь. Тогда по счетам знали, Что десять и что ноль; Пиявиц унимали, На них посыпав соль; В день ясный не сердились, Зря на небе пятно, С ладьи лишь торопились, Сняв вздуто полотно; Кубарить не любили Дел со дня на другой; Что можно, вмиг творили, Оставя свой покой. Тогда Кулибинский фонарь, Что светел издали, близь темен, Был не во всех местах потребен; Горел кристалл, горел от зарь; Стоял в столпах гранит средь дома: Опрись на них, и — не солома. В спартанской коже персов дух Не обаял сердца и слух; Не по опушке добродетель; Не по ходулям великан: Так мой герой был благодетель ' Не по улыбке — по делам. О ты, что правишь небесами И манием колеблешь мир, Подъемлешь скиптр на злых с громами, А добрым припасаешь пир, Юпитер! О Нептун, что бурным, Как скатертям, морям лазурным Разлиться по земле велел, Брега поставив им в предел! И ты, Вулкан, что пред горнами В дне ада молнию куешь! И ты, о Феб, что нам стрелами Златыми свет и жизнь лиешь! Внемлите все молитву, О боги! вы мою: Зверей, рыб, птиц ловитву И благодать свою На нивы там пошлите, Где отставной герой Мой будет жить. — Продлите Век, здравье и покой Ему вы безмятежный. И ты, о милый Вакх! Подчас у нимфы нежной Позволь спать на грудях. 1796

КРЕЗОВ ЭРОТ {*}

Я у Креза зрел Эрота: Он, расплакавшись, сидел Среди мраморного грота, Окруженный лесом стрел. Пуст колчан был, лук изломан, Опущенна тетива, Факел хладом околдован, Чуть струилась синева. Что, сказал я, так слезами Льется сей крылатый бог? Иль толикими стрелами В сердце чье попасть не мог? Иль его бессилен пламень? Тщетен ток опасных слез? Ах! нашла коса на камень, Знать,

любить не может Крез. 1796

ПЧЕЛКА {*}

Пчелка златая! Что ты жужжишь? Всё вкруг летая, Прочь не летишь? Или ты любишь Лизу мою? Соты ль душисты В желтых власах, Розы ль огнисты В алых устах, Сахар ли белый Грудь у нее? Пчелка златая! Что ты жужжишь? Слышу, вздыхая, Мне говоришь: К меду прилипнув, С ним и умру. 1796

БОЙ {*}

Предо мной хотел горою Хладный Север в бое стать, Если мне любовь свечою Придет душу зажигать. Вмиг с пером седым, кудрявым На меня надел шелом, Воружил лицом багряным И с морщинами челом, Дал копье мне ледяное, Препоясал вкруг мечом, Сердце мне вложил такое, Что смотрел я сентябрем. На доспехи положася И что весь я ледяной, Я, красавиц не страшася, Звал любовь с собою в бой. Тут откуда ни возьмися. Предо мною Лель предстал, Красной девой нарядился, «Переведайся», — сказал. Выступил я смело к бою. Наложа на сердце щит, Меч рукой, копье другою Я подняв хотел разить. Почал Лель перить в щит стрелы, А доспехи жечь свечой; Стрелы, падая, шипели, Шлем блистал на мне зарей. Я уж думал, бой свершился, И что я-то был герой; Лель упорством рассердился, Сам вскочил мне в грудь стрелой: В части мелкие кольчуга Разлетелась — я стал наг. Ах! тщетна защита друга, Ежели уж в сердце враг. 1796

ХРАПОВИЦКОМУ {*}

Храповицкой! дружбы знаки Вижу я к себе твои: Ты ошибки, лесть и враки Кажешь праведно мои; Но с тобой не соглашуся Я лишь в том, что я орел. А по-твоему коль станет, Ты мне путы развяжи; Где свободно гром мой грянет, Ты мне небо покажи; Где я в поприще пущуся И препон бы не имел? Где чертог найду я правды? Где увижу солнце в тьме? Покажи мне те ограды Хоть близ трона в вышине, Чтоб где правду допущали И любили бы ее. Страха связанным цепями И рожденным под жезлом, Можно ль орлими крылами К солнцу нам парить умом? А хотя б и возлетали — Чувствуем ярмо свое. Должны мы всегда стараться, Чтобы сильным угождать, Их любимцам поклоняться, Словом, взглядом их ласкать. Раб и похвалить не может, Он лишь может только льстить. Извини ж, мой друг, коль лестно Я кого где воспевал; Днесь скрывать мне тех бесчестно, Раз кого я похвалял. За слова — меня пусть гложет, За дела — сатирик чтит. 30 или 31 марта 1797

КАПНИСТУ {*}

Спокойства просит от небес Застиженный в Каспийском море, Коль скоро ни луны, ни звезд За тучами не зрит, и вскоре Ждет корабельщик бед от бурь. Спокойства просит перс пужливый, Турк гордый, росс властолюбивый И в ризе шелковой манжур. Покою, мой Капнист! покою, Которого нельзя купить Казной серебряной, златою И багряницей заменить. Сокровищми всея вселенной Не может от души смятенной И самый царь отгнать забот, Толпящихся вокруг ворот. Счастлив тот, у кого на стол, Хоть не роскошный, но опрятный, Родительские хлеб и соль Поставлены, и сон приятный Когда не отнят у кого Ни страхом, ни стяжаньем подлым, Кто малым может быть довольным, Богаче Креза самого. Так для чего ж в толь краткой жизни Метаться нам туды, сюды, В другие земли из отчизны Скакать от скук или беды И чуждым солнцем согреваться? От пепелища удаляться, От родины своей кто мнит, Тот самого себя бежит. Заботы наши и беды Везде последуют за нами, На кораблях чрез волны, льды И конницы за тороками; Быстрей оленей и погод, Стадами облаки женущих, Летят они, и всюду сущих Терзают человеков род. О! будь судьбе твоей послушным, Престань о будущем вздыхать; Веселым нравом, равнодушным Умей и горесть услаждать. Довольным быть, неприхотливым — Сие то есть, что быть счастливым; А совершенных благ в сей век Вкушать не может человек. Век Задунайского увял, Достойный в памяти остаться! Рымникского печален стал; Сей муж, рожденный прославляться, Проводит ныне мрачны дни, — Чего ж не приключится с нами? Что мне предписано судьбами, Тебе откажут в том они. Когда в Обуховке стремятся Твоей стада, блея, на луг, С зеленого холма глядятся В текущий сткляный Псёл вокруг; Когда волы и кобылицы, Четвероместной колесницы Твоей краса и честь плугов, Блестят, и сад твой — тьмой плодов; Когда тебя в темно-зелену, Подругу в пурпурову шаль Твою я вижу облеченну, И прочь бежит от вас печаль; Как вкруг вас радости и смехи, Невинны сельские утехи, И хоры дев поют весну, — То скука вас не шлет ко сну. А мне Петрополь населять Когда велит судьба с Миленой, К отраде дом дала и сад Сей жизни скучной, развлеченной, И некую поэта тень, Да правду возглашу святую. Умей презреть и ты златую, Злословну, площадную чернь. Март или апрель 1797