Грязь колеса жадно засосала,Из-под шин — ядреная картечь.О дорога! Здесь машине малоЛошадиных сил и дружных плеч.Густо кроют мартовское полеЗлые зерна — черные слова.Нам, быть может, скажут:не грешно лиПосле них младенцев целовать?..Ну, еще рывок моторной силы!Ну, зверейте, мокрые тела!Ну, родная мать моя Россия,Жаркая, веселая — пошла!Нет, земля, дорожное проклятье —Не весне, не полю, не судьбе.В сердце песней — нежное зачатье,Как цветочным семенем — в тебе.И когда в единстве изначальномВдруг
прорвется эта красота,Людям изумленное молчаньеРазмыкает грешные уста.25 марта 1964
Над полигоном
Летчику А. Сорокину
Летучий гром — и два крыла за тучей.Кто ты теперь? Мой отрешенный друг?Иль в необъятной области созвучийВсего лишь краткий и суровый звук?А здесь, внизу — истоптанное лето.Дугой травинку тучный жук пригнул.А здесь, внизу, белеют силуэты,И что-то в них от птиц и от акул.Чертеж войны… О как он неприемлем!И, к телу крылья острые прижав,Ты с высоты бросаешься на землюС косыми очертаньями держав.И страшен ты в карающем паденье,В невольной отрешенности своейОт тишины, от рощи с влажной тенью,От милой нам беспечности людей.В колосья гильзы теплые роняя,Мир охватив хранительным кольцом,Уходишь ты. Молчит земля роднаяИ кажет солнцу рваное лицо.И сгинул жук. Как знак вопроса — стебель.И стебель стал чувствилищем живым:Покой ли — призрак иль тревога — небыльВ могучем дне, сверкающем над ним?5 мая 1964
Сказка
У обрыва ль, у косы,Где певучее молчанье,Обронила ты часы…Сказка летняя вначале.Все речные духи вдругСобрались в подводном мракеИ глядят на четкий круг,На светящиеся знаки.Поднести боясь к огнюЗамурованную душу,Каждый выпростал клешнюИ потрогал. И послушал.Под прозрачный тонкий щитНе залезть клешнею черной.Духи слушают: стучитНепонятно и упорно.Выжми воду из косыЗлою маленькой рукою.Говорил я про часы,Да сказалось про другое.Сверху — зыбью облака.Сверху — солнечная пляска.Но темна и глубокаЧеловеческая сказка.Опусти пред нею щит,И тогда услышим двое,Как на дне ее стучитЧто-то теплое, живое.1964
«Одичалою рукою…»
Одичалою рукоюОтвела дневное прочь,И лицо твое покоемМягко высветлила ночь.Нет ни правды, ни обмана —Ты близка и далека.Сон твой — словно из туманаПроступившая река.Все так бережно утопит,Не взметнет песку со дна,Лишь невнятный вольный шепотВырывается из сна.Что в нем дышит — откровенье?Иль души веселый бред?Вечно тайну прячут тени,Вечно прям и ясен свет.И, рожденная до речи,С первым звуком детских губ,Есть под словом человечьимНеразгаданная глубь.Не сквозит она всегдашнимВ жесте, в очерке лица.Нам постичь ее — не страшно,Страшно — вызнать до конца.30 июня 1964
«Платье — струями косыми…»
Платье — струями косыми.Ты одна. Земля одна.Входит луч тутой и сильныйВ сон укрытого зерна.И, наивный, тает, таетЖавороночий восторг…Как он больно прорастает —Изогнувшийся росток!В пласт тяжелый упираясь,Напрягает
острие —Жизни яростная завязь,Воскрешение мое.Пусть над нами свет — однаждыИ однажды — это мгла,Лишь родиться б с утромкаждымДо конца душа могла.1964
«Я услышал: корявое дерево пело…»
Я услышал: корявое дерево пело,Мчалась туч торопливая темная силаИ закат, отраженный водою несмело,На воде и на небе могуче гасила.И оттуда, где меркли и краски, и звуки,Где коробились дальние крыши селенья,Где дымки — как простертые в ужасе руки,Надвигалось понятное сердцу мгновенье.И ударило ветром, тяжелою массой,И меня обернуло упрямо за плечи,Словно хаос небес и земли подымался,Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.1965
«Мирозданье сжато берегами…»
Мирозданье сжато берегами,И в него, темна и тяжела,Погружаясь чуткими ногами,Лошадь одинокая вошла.Перед нею двигались светила,Колыхалось озеро без дна,И над картой неба наклонилаМногодумно голову она.Что ей, старой, виделось, казалось?Не было покоя средь светил:То луны, то звездочки касаясь,Огонек зеленый там скользил.Небеса разламывало ревом,И ждала — когда же перерыв,В напряженье кратком и суровом,Как антенны, уши навострив.И не мог я видеть равнодушноДрожь спины и вытертых боков,На которых вынесла послушноТяжесть человеческих веков.2 февраля 1965
«Я хочу, чтобы ты увидала…»
Я хочу, чтобы ты увидала:За горой, вдалеке, на краюСолнце сплющилось, как от удараО вечернюю землю мою.И как будто не в силах проститься,Будто солнцу возврата уж нет,Надо мной безымянная птицаЛовит крыльями тающий свет.Отзвенит — и в траву на излете,Там, где гнезда от давних копыт.Сердца птичьего в тонкой дремотеДень, пропетый насквозь, не томит.И роднит нас одна ненасытность —Та двойная знакомая страсть,Что отчаянно кинет в зенит насИ вернет — чтоб к травинкам припасть.27 марта 1965
«На берегу черно и пусто…»
На берегу черно и пусто.Себя не держат камыши.Вода уходит, словно чувство —Из обессиленной души.И обнажает предвечернийУже не отраженный светВ песке извилины теченьяИ трепета волнистый след.Сквозная судорога в водах —Как в угасающем лице.Непокоренья гордый подвигВ их преждевременном конце.Не оживив ни луг, ни поле,Здесь устроители землиПо знаку неразумной волиВсеосушающе — прошли.И пятерни корней обвислиУ вербы на краю беды,И как извилина без мысли —Речное русло без воды.Прогресс! И я — за новью дерзкой,Чтобы ее неумный другНе смог внести в твои издержкиДела слепых и грубых рук.27 марта 1965
«Налет каменеющей пыли…»
Налет каменеющей пыли —Осадок пройденного дня —Дождинки стремительно смылиС дороги моей и с меня.И в гуле наклонного ливня,Сомкнувшего землю и высь,Извилина вспыхнула длинно,Как будто гигантская мысль,—Та мысль, чья смертельная силаУже не владеет собой,И все, что она осветила,Дано ей на выбор слепой.13—16 сентября 1965