Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
– Закончил, Варандас?
– спросил Худ.
– Безмозглым не дано ценить риторику. Они не ценят вопросов, на кои нет ответа, ведь в их жалком мирке обитают одни ответы, твердые как куски кизяка и столь же пахучие.
– Варандас оглянулся. Кивнул подошедшей Азатенае, но та смотрела лишь на Худа.
Она сказала: - Мертвые маршируют. Полагаю, это умно. Все гадают, как мы сможем пройти в их королевство, а ты ведешь их королевство к нам.
– Спингеле, я не думал, что ты убежишь.
– Никогда не бегала.
– Где же ты была?
–
Варандас нахмурился.
– Знаешь, если вправду хотела скрыться среди нас, Джагутов, не нужно было принимать облик женщины столь прекрасной, что спирает дыхание.
Она взглянула на него.
– Не намеренно, Варандас. Но если мой облик все еще волнует тебя, могу сделать одолжение.
– Сделать меня женщиной? Думаю, не надо; с меня довольно и временного недоразумения. О, прости же меня за восхищение тобою, самозванкой в нашем обществе.
Джагуты чаще всего были долговязыми и тощими, но Спингеле отвергла обычные формы, и редкостная округлость ее тела вызывала восторг и женщин, и мужчин. Варандас не сразу отвел от нее глаза, вздохнул и сказал Худу: - Она права. Это было умно.
– Даже безмозглые могут породить пару искр. Спингеле, мне казалось, что Башня сплошная.
– Не моя вина, что вы верите всему сказанному Каладаном Брудом. Хотя вы всегда были народом доверчивым, склонным к буквализму, тугим на образность. Но играться со временем... Худ, это кажется не мудрым.
– Мудрость переоценена. Ну же, Спингеле, ты действительно пойдешь с нами в чаемый день?
– Пойду. Смерть - штука любопытная. Для меня она что-то вроде хобби. Сознаюсь в некоем восхищении, пусть не особо горячем. Идея преходящей плоти, мягкой оболочки, что гниет после бегства души. Интересно, как это влияет на вас.
– Нас, смертных?
– спросил Варандас.
– Скажу тебе, Азаненая, что Джагуты, коим случилось избегнуть ранней смерти, неизменно радовались, когда она, наконец, приходила. Плоть - усталый сосуд, она крошится, становясь тюрьмой духа. Тогда смерть - избавление. Даже бегство.
Женщина нахмурилась: - Но не смущает ли душу ненадежность этого бессмертия?
– Возможно, - предположил Худ, - это для того, чтобы пробудить душу к вере.
– Но в чем ценность веры, Худ?
– Вера существует, дабы умалить обыденный мир доказательств. Если смертная плоть есть тюрьма, то и весь ведомый мир таков. Внутри и снаружи мы желаем - даже нуждаемся - в пути спасения.
– Спасения, называемого верой. Благодарю, Худ. Ты просветил меня.
– Надеюсь, не полностью, - буркнул Варандас.
– Иначе отсвет удивления погаснет в твоих лавандовых глазах.
– Красота жаждет восхищения, Варандас, но потом устает.
– Усталость застилает твой взор?
– Возможно. К тому же, слишком многая болтовня заставляет сомневаться в ценности объекта восхищения. Да и чем хорошо быть объектом эстетических восторгов? Я лишь даю форму вашему воображению.
– Редкий дар, - ответил Варандас.
– Не столь уж редкий.
–
– Вполне возможно. Худ, Дом Азата в вашем заброшенном городе получил передышку. Даже дух стража чувствует себя обновленным. Но это было рискованно.
Худ пожал плечами у холодного очага.
– Сделай одоление, Спингеле, разнеси весть. Теперь уже скоро.
– Хорошо. Варандас, не нужно было спать с тобой.
– Верно. До сих пор все болит.
– В тебе есть что-то жалкое и потому очень непривлекательное.
– Таково проклятие неудачников. Но засей поле меж нами надеждой и увидишь, как я расцвету заново, неся сладкие запахи восторга и предвкушения.
– Варандас, мы готовимся воевать с мертвецами.
– Ну да, плохой расчет времени - второе мое проклятие, но от него так просто не избавиться.
Она кивнула обоим и ушла.
Варандас поглядел вслед и вздохнул.
– Новые гости непременно будут, Худ. Их ведет никто иной, как братец Готоса.
– Не смешн... ах да, это было возможно и вот... Интересно, чего он хочет от меня?
– Подозреваю, дать кулаком в нос.
Худ крякнул.
– Спорим, разговор будет долгий. Но ведь то была не моя вина.
– Да, - кивнул Варандас, - не забудь ему сказать.
Аратан понял, что снова и снова украдкой смотрит на Тел Акаю. Та ходила вдоль стенки, ограждающей Дом Азата. Меч был еще мокрым от крови убитого Серегала, двигалась она с грацией, не соответствовавшей воинственному обличью. Он никак не мог решить, нравятся ли ему воины. Они были частью жизни, насколько он себя помнил. В детстве он боялся их, звенящих оружием и лязгающих латами. Мир не так опасен, чтобы оправдать подобное поведение... о да, это было лишь заблуждением ребенка. У него было время понять, что мир суров.
Кория спорила с Отом, но они отошли далеко, чтобы разговаривать втайне. Выжившие Серегалы ушли, хромая и стеная. Возможно, они научились смирению. Смерть умеет избавлять наглецов от претензий. Но вряд ли решил он, смирения хватит надолго.
Воздух стал необычайно тихим, словно затаил эхо недавнего хаоса и насилия. Пыль повисла в воздухе, не желая оседать и улетать. Если бездушная природа умеет задерживать дыхание, это и произошло сейчас. Аратан гадал, почему.
Что-то прорычав, Кория вихрем развернулась и пошла к Аратану.
– И всё, - бросила она.
– Идем.
– Куда?
– Куда угодно, лишь бы отсюда!
Они двинулись прочь от Тел Акаи, Ота и женщины, что подошла к капитану с кувшином вина в руке.
– Это, - сказал Аратан, торопясь за Корией, - не имеет никакого смысла.
– О чем ты?
– Мертвая цивилизация. Омтозе Феллак, брошенный город. Погляди на Джагуту с Отом. Вино. Откуда? Кто его делает? Ты видела виноградники?
– Санад, - ответила Кория, глянув через плечо.
– Кажется, его старая любовница. Они снова напьются. Не люблю Джагут.