Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
Стрела Глифа утонула в правой глазнице, заставив упасть.
Еще две стрелы пролетели, шипя, мимо Глифа.
Оставшиеся разведчики упали.
Охотники подошли к телам, перетекли сверху, как вода, ухитрившись на ходу вытащить стрелы. Лаханис осмотрела разведчиков, но Глиф знал: это было уже не нужно. Все трое умерли, не успев коснуться снега. Он шагал дальше, стряхивая кровь с наконечника. Древко расщепилось, острие погнулось, потому что попало в череп. На ходу Глиф высвободил острие и сунул в кошель у пояса, чтобы потом выправить. Обломал древко, чтобы сохранить оперение,
Они мчались, сумрак медленно смыкался вокруг.
"Было как раньше. В мой первый раз, когда они сидели у костра и смеялись, и заигрывали с женщиной. Никто из них не проник внутрь. Не вызвал симпатии, не притупил холодной, острой жажды нести смерть.
Убийцы детей. Кровь если не на руках, то на мундирах. Они клялись знамени, несли на плечах нашивки легиона мясников. Я ничего не чувствовал, убивая их. Ничего не чувствовал, посылая кремень в брюхо последнего. Ничего не чувствовал, гоня его.
Должно быть, так мыслят солдаты. Никак иначе, ибо кто же готов резать детей? Беззащитных старцев? Жен и мужей у очагов?
Что за существа?
Ну, я стал одним из таких.
Покажусь ли смешным, сказав, что охочусь на мундиры? Убивая мундиры? Что мундир мой враг, простые куски сшитой ткани, лишенные жизни ремни, пряжки и шерсть? Или это единственный путь, единственная надежда сохранить здравый рассудок?
Итак, вот что такое война. Начавшееся снаружи должно случиться и внутри".
Хорошо, думал он, мчась в ночи, что я перерожден, ведь прежнее я должно было уже умереть, смертельно раненой горем и ужасом.
"Вода озера была чистой, но ныне, ох, ныне она стала алой.
Йедан Нарад, вижу, что снедает тебя. За тебя, видевшего то, что нам предстоит, болит моя грудь".
Сзади Лаханис прошипела: - Рань следующего, вождь. Мои ножи жаждут крови.
И он кивнул. Лучше было всем им утолить жажду.
Словно грязная вода, текли они сквозь лес, пока небом овладевала ночь. Странствовали по миру теней.
Ночь была предназначена для убийств, и они убивали.
Ее Милость Шекканто приподняли в постели, будто привязанный к спинке труп. Подушки держали ее полусидя, голова опускалась даже во время разговора, пока подбородок не упирался в грудь, делая слова неразборчивыми. Юная служка сидела рядом, готовая помочь старухе вновь поднять голову. Но, невзирая на все старания, Шекканто изрекала что-то невразумительное.
Ведун Реш подался вперед, упер руки в бедра, пытаясь расслышать - и понять - Ее Милость. Финарра Стоун была в паре шагов, давно прекратив такие попытки. Ясное дело, для Шекканто это последняя аудиенция. Никто не знал, что тревожит старуху. По годам ей еще подобало оставаться сильной и ясной разумом, смирять супруга с его нелепыми заявлениями. "Они
Ужасным новостям, наконец добравшимся до монастыря, не составило труда пробудить необузданные подозрения, поиски заговоров. Благородство пало первой жертвой. Возможно, это очередная работа Хунна Раала, достойная назваться гениальной. Куда как лучше, нежели просто убить Шекканто и Скеленала: отныне трясы на месяцы, если не годы, парализованы неэффективным управлением. Их корона уже разбилась, хотя и не успела слететь с головы.
Нет далеких расстояний для руки отравителя легионов, убийцы лорда Ренда, истребившего и Хранителей Внешнего Предела. А он казался заурядным, вспоминала она - наглец, это так, но мало отличимый от большинства солдат. Дерзость зачастую - лишь фасад, скрывающий душевные раны. Такую браваду можно простить... Он был также пьяницей, из тех, что любят притворяться трезвыми, но на лице дурацкая улыбка, словно он считает, что обманул всех, хотя обманывает лишь себя. Но дурак оказался умным. Пьянчуги типа Раала имеют обыкновение пожирать сами себя, алкоголь лишь служит для приглушения боли. Она ожидала бы постепенной деградации, пока тело не одрябнет, а разум не заполнится страхами. Медленного, трясущегося спуска к смерти.
Однако оказалось, что само зло явилось миру в этом мужчине, наделив его сверхъестественной энергией, избавив от тени сочувствия. Теперь, верила она, он способен на всё.
"Он отравил их? У него агенты среди трясов? Шпионы, ассасины? Почему верность не выбелила их кожу? Оглядись - все мы не изменились, хотя, если припомнить... янтарный оттенок стал тусклее, словно на нас осела пыль.
Мы претерпели преображение - или попросту стало очевидным чувство потери? Что еще мы теряем, когда умирает вера?"
– Пески будут пылать, - произнесла Шекканто, устремив глаза к никому более не видимому зрелищу. Глаза ее глубоко утонули в темных орбитах, высохшая кожа приобрела оттенок зимнего неба.
– Кто-то тащит меня за лодыжку, но плоть моя холодна. Лишена жизни. Боль... боль принадлежит тем, что вынуждены смотреть. Бесславие. Огни ярости. Я удивляюсь... я удивляюсь. Лишь мертвому дано видеть чистоту войны. Они решили обесчестить меня, но телу все равно. Лишь Дозорный понимает, но не может сделать ничего. Ничего.
Финарра перенесла вес тела на другую ногу. Старуха блуждает по неведомым ландшафтам воображения. Каждое произнесенное слово утягивает ее еще дальше. "За лодыжку? Вам не дожить, ваша милость. Тут уже готовят склеп, под этим самым полом. Из него никто вас не вытащит".
– Мы рождены королевской кровью, - бормотала Шекканто.
– Славно принять титул короля или королевы. Но у дня свои намерения, и что произойдет за его срок? Я вам скажу, я вам скажу...
– Голова опустилась, глаза закрылись. Она начала прерывисто сопеть во сне.