Сто удач и одно невезение (Свидание вслепую)
Шрифт:
Неумолимо приближался Новый год.
О! Это был святой праздник двух семей, давно объединенных в одну. Дома у Ритки собирались все – мамы, папы, бабушки, дедушки, вся московская диаспора Ковальчук-Ковалевых-Левинсонов. Это была традиция, закрепившаяся навсегда. В этом доме имелась самая большая и вместительная гостиная с соответствующим столом, в разложенном виде – мест на двадцать, с высоченными потолками, под которые легко вставала огромная, всегда заказываемая специально, елка.
Захар слово держал и не звонил. А может, принял «выступление» Зинаиды как предложение закончить знакомство
Зина усилием воли заставила себя отложить хоть ненадолго бесконечные мысли о нем, о них, воспоминания, миллион раз думанное-передуманное, воспроизведенное заезженной кинопленкой памяти, и с удвоенной энергией занялась самым приятным – приготовлением подарков всем, всем, всем!
Она это обожала. Так же, как одесское лето, море, родню и даже голос в громкоговорителе на пляже:
– Граждане мирноотдыхающие! Та не заплывайте ж за буйки, у целях собственной безопасности тела!
В своих тяжких переживаниях «за Захара» она давно заплыла за «буйки», а теперь пыталась вернуться…
Предпраздничные новогодние дни для Зины всегда окрашивались внутренним шпарящим солнцем, ожиданием чуда, одесской вольницей. Она никогда не покупала пустых бесполезных подарков. Готовилась долго и тщательно – составляла списки, проводила разыскные действия, выясняя, кто о чем мечтает, за два-три месяца до праздника. Искала в магазинах нужное, сама упаковывала, рисовала и подписывала милые малюсенькие открыточки-поздравления, испытывая от этих занятий приятную легкую радость. И сносила подарки по мере их приготовления к Ритке домой, где бабушка Сима их «надежно» прятала до Нового года.
В этот раз Зинуля расстаралась сверх меры, с особым усердием сбегая в предпраздничную суету от печальных и тяжких мыслей.
Двадцать шестого декабря она ехала к Ритуле по хронически забитым пробками улицам, чтобы встретиться, поболтать и отвезти порцию готовых уже подарков.
«Сегодня три недели, как он уехал! Я так устала думать о нем! Думать, думать, думать! – так же тоскливо и безысходно, как беспролазная пробка, в которую она попала, размышляла Зинаида. – Осто-хре-не-ло! Одно и то же! И больно, и обидно до чертиков, и сердце уже измучила совсем. Как там сказал Пабло Неруда? Как-то очень просто, но в «десятку»? А, вспомнила: «Любить просто, забыть трудно!» Вот именно… Наверное, я все-таки дура клиническая! Вот зачем полезла с требованиями откровенности в его жизнь? А?! Ну, сказал тебе мужик: нравишься ты мне очень, и секс с тобой хорош, и готов встречаться для него, для сексу, то бишь без осложнений лишних – так и вперед! Нет же ж, тебе отношения подавай, да щоб правда-правда меж вами только была и щоб посложнее, с любовями-мучениями! Ну, не дура, а? Дура!»
За эти три недели она себе чего только не наговорила, как только себя не обозвала и каких только «последних» решений не принимала: от «забыть напрочь и плюнуть!» до «позвонит – лебедью полечу, на все согласная!».
Боже! Боже! Боже! Какие мы все у Тебя дурные и глупые!
Распоследний наистрожайший приказ Зинаида отдала себе полтора часа назад: не думать, не вспоминать, готовиться к празднику. В идеале – забыть к чертовой матери, чтоб и не пахло этим Захаром Игнатьевичем в ее жизни!
Щас-с-с-с!!
Посмеялась
Измотанная непонятной навалившейся усталостью, раздражением на себя и глубокой хронической ненавистью к дорожному движению в городе Москве, Зинаида добралась-таки наконец до подруги.
Дверь открыл Мишаня.
– Привет, теть Зин! – порадовался старшой из Риткиных отпрысков, принял у Зинули коробки, пакеты и поцеловал в щечку.
– Миш, у меня в машине еще четыре коробки-коробочки, занесешь, а? – попросила Зина и отдала ему ключи от машины.
– Не вопрос! – проявил готовность к помощи Мишка.
– Зин! – проорала из кухни Ритка. – У меня руки в муке, иди сюда!
– Пироги? – подняв удивленно брови, спросила Зинаида.
– Не все так глобально, не пугайся, – успокоил он, надевая куртку. – Свежая рыба.
– Рыба – это здорово! – порадовалась Зина и двинулась на зов подруги.
На этой кухне никто и никогда не находился в одиночку: даже если ночью кто-то спросонья притаскивался водички попить, следом подтягивались такие же неспящие, или еще не уснувшие, или проснувшиеся, но обязательно – составить компанию. В данный момент помимо Ритки, царившей у плиты, за столом сидели дедушка Лева с бабушкой Симой, которые мирно чаевничали, и тетя Соня, помогавшая дочери готовить и накрывать на стол ужин.
– Привет! – первый раз за день искренне, от всей души, порадовалась Зинуля.
И поспешила со всеми пообниматься, расцеловаться – так соскучилась за те пару дней, которые не виделись! А не за три недели, как некоторые, не в меру пугливые товарищи!
«Стоять! Тема закрыта!» – уже привычно прикрикнула на себя мысленно Зинаида.
– Здравствуй, солнышко! – обняла и поцеловала ее тетя Соня. – Мама звонила, спрашивает: брать гуся, или утку, или обоих сразу?
– Здравствуй, тетя Сонечка! Соскучилась! – прижалась к ней Зина. – А что мы планируем?
– Гуся, точно! – оповестила тетя Соня.
– Та що ми – последние кальсоны за продукты отдаем?! – развеселилась Зина. – Брать – так-таки брать, и гуся, и утку!
– Симочка делает такой борсч из утки! – закатив глазки, изобразил неизъяснимый восторг дедушка Лева.
– Ото ж! – согласилась Зина и пошла обниматься-целоваться с ним.
– Та чего только не набрали! – попыталась урезонить всех бабушка Сима. – Усе! И рибу, и телятину, та и всего обозу по мелочи!
– Так гуляем же десять дней! – не сдавалась Зинуля и обняла ее.
Расцеловались, погладили друг друга, прямо как год не виделись. Ритка возмутилась, дежуря у шкворчащей сковородки:
– А меня?
– Иду-иду! – как послушная жена на призыв мужа, отозвалась Зинуля, поворачиваясь к ней.
В суперсовременной, упакованной какими только возможно бытовыми приборами кухне запахи готовящейся еды практически не распространялись, исправно улавливаемые и ликвидируемые мощнейшей вытяжкой. Но оказавшись рядом с Риткой, в непосредственной близости к плите, Зина, протягивая руки для объятий, вдохнула полной грудью ароматов жарящейся рыбы.