Стоп-кран
Шрифт:
Посреди комнаты стоял массивный стол, покрытый клеёнкой с порезами, заваленный грязными чашками и вилками, пожелтевшими газетами и засаленными брошюрами, а также крошками и объедками. Огромный чёрный дог положил морду на край стола и переключал взгляд глубоких умных глаз между солирующими в застольной беседе сотрапезниками.
Моё внимание закономерно привлекла стройная девушка в винтажных вельветовых штанах клёш и чёрном джемпере. Сидела на самом кончике стула, обвив левую ногу вокруг правой. Сверкала белками глаз. Накалывала на вилку
Осип тут же подлетел к ней.
– Ким, тебе привет от Аркадия Grubianoff.
– Ты знаком с Эркейди?
– Да мы тут все друг друга как бы знаем. Просто собираемся разным составом, да в разных квартирах. Такая вот живая тусовка московская.
Девушка несколько раз кивнула. Прожевала огурец. Попыталась что-то сказать, но Нищебродский уже заорал:
– Знакомьтесь, старики! Это Кимберли Палмер из Вирджинии. Большой человек! Распределяет гуманитарную помощь. То ли красный крест, то ли белый полумесяц. Я в этом не разбираюсь. Она сама расскажет.
Разговор склеился, несмотря на то, что никто из нашей троицы не знал английского. Костя учил в школе немецкий. Осип на вопрос, какой язык учил он, изобразил лишь неопределённый жест.
– Я учился в непростой школе, – пояснил он, чтобы прервать наше замешательство, – с углуплённым изучением ряда предметов. А остальные предметы там и вовсе не преподавали. Три урока в день по тридцать пять минут. В такой график много знаний не впихнёшь.
– Что же это за школа такая волшебная? – засомневался подозрительный Костя.
– Детский санаторий номер двадцать «Красная Пахра». Я прожил там почти три года.
– Повезло, провёл детство на свежем воздухе, – позавидовал я.
Что же касается меня самого, то я учил в школе французский. Шапочное знакомство с английским имелось на почве любительских попыток переводить со словарём тексты песен, красочно расписанные на вкладках к пластинкам. Но эти эксперименты я давно забросил, ибо познакомился на горбушке с замечательным переводчиком Пашей Качановым из Калуги. Даже если б я и продолжал самостоятельно разбирать английскую рок-поэзию, всё равно этот опыт не имел бы ничего общего с живым разговорным языком.
Зато Ким говорила по-русски. Ну, как говорила… Она знала слов пятьдесят. Коверкала и переставляла ударения имён собственных. Уверяла, что окончила курсы славистов, но это вряд ли. Скорее понаблатыкалась за те несколько месяцев, что погрузилась в моноязычную русскоговорящую среду.
Она рассказала, что переехала из центра в гостиницу «Арленак». Вчера там в концертном холле выступала френч группа «Арт Зойд». Марвелес! А сюда, на улицу Бабилоба её пригласили знакомые музыканты фром «Джопасвери», с которыми она как раз и познакомилась на вчерашнем концерте. Мы переглянулись и пожали плечами.
– Трэнди-брэнди, бэлэлэйка! – с упрёком воскликнула Ким и пнула Осипа локтём. – Духовная pizza! Надо знать!
Мы дружно прыснули. Ким обиделась.
– Если честно, я вообще не понимаю, как иностранцы учат русский язык? – начал я, когда смех себя исчерпал. – Попробуйте объяснить им, почему в русском языке есть «отдыхающие», но в то же время «задыхающиеся»?
– Не смыкающие! – с пол-оборота завёлся Осип.
– Пресмыкающиеся, – подтвердил Костя.
И мы заржали повторно.
В комнату ввалились патлатые дрыщи в засаленной джинсе. Один из них волочил авоську с пивом. Нищебродский вновь перевозбудился:
– А вот и рок-группа «Жопа зверей» в полном составе. Бывший школьный ВИА «Красные макаки».
Поручкались. Щупальца дрыщей напоминали жабры: кожа колючая, хватка вялая.
Ручейки разговорчиков журчали, разбегались, сталкивались, перетекали от одних собеседников к другим. Глаза дога вращались между ними. Пёс сёк всё, несмотря на высокую плотность информации. Зазвенели чашки, зашипели вскрываемые бутылки. На столе под промасленной газетой «Гудок» обнаружилась практически целая тушка селёдки.
– Жаль, хлеба нет, – посетовал Осип.
– Так вот же свежий хлеб. Позавчера был сегодняшним, – вяло отозвалась малахольная дама без возраста в огромных очках, доселе ничем себя не проявлявшая. Оказалась хозяйкой комнаты. В тусне её звали «Мамой». А настоящее имя мы так и не узнали.
Жизнь налаживалась. Ким заулыбалась. Как же неестественно белы её зубы! Жирный голубь уселся на отлив за давно немытыми стёклами и враждебно нахохлился в нашу сторону.
Болтовня потихоньку слилась в одну полноводную реку, обсуждали примитивные тексты российской попсы. Фронтмен, он же гитарист и запевала, с апломбом рассказал, что в своих текстах старается избегать пошлостей и банальностей.
– Только не всегда получается, – с улыбкой срезал его басист.
– Да ладно вам, старики! – примирительно выступил барабанщик.
– В англоязычных песнях тоже куча фигни, – подключился я.
– И ещё какой! – подтвердил клавишник. – Если буквально читать тексты хитов, волосы встают дыбом.
– Сколько придыханий, к примеру, по поводу Синатры, – напомнил я. – Принято считать, что Stranger in the Night – песня о любви с первого взгляда. Типа, что-то в твоих глазах меня впечатлило; что-то в твоей улыбке меня зацепило. Ага!
– И сердце ему подсказало… – клавишник явно был в теме.
– Да! Давайте пристально поглядим, что же подсказало Синатре его сердце? Что он влюбился на всю жизнь? Щас! Буквально он спел следующее: I must have you, то есть «я должен вас иметь».
– Поиметь, – захихикал барабанщик и подмигнул мисс Палмер.
– Вот и вся любовь от американских прото-джентльменов с набриолиненным хэйром, – витиевато выразился Осип Нищебродский. – Орган любви у них находится не в сердце, а в любофизе. Английский язык не церемонится с женщинами.