Стоунхендж
Шрифт:
— Прощай, — прошептал Томас. — Пусть зачтутся тебе твои добрые дела, калика... Ты жил, как язычник, но доброго сделал больше, чем иные христиане...
Он повернулся к Яре. Мокрые дорожки блестели на ее щеках, голос прерывался, но в нем была крепнущая сила:
— Сэр Томас, я знаю, что ты хочешь сказать. Нет! Калика предвидел и это. Он мне велел строго-настрого, если с ним что-то случится, я не должна оставлять тебя... пока ты не довезешь меня к моему жениху. А это тебе по дороге. Ты проедешь прямо через его
Томас отшатнулся.
— Мы вдвоем тебя едва-едва защищали!.. Прости, но со мной ты в большей опасности, чем одна. Или с кем другим.
— Томас, — она впервые назвала его по имени, — святой отшельник мне вчера рассказал о чаше. И о том, как важно для тебя и всего мира принести ее в Британию. И рассказал, что за тобой охотятся сильные и беспощадные враги. Ну и что же? Все равно ты самый сильный. При тебе мне надежнее.
— Калика так и сказал?
— Он знал, что может умереть... Боюсь, он даже предвидел свою гибель. Потому он так...
— Предвидел? — не понял Томас. — Но зачем? Может, лучше было бы как-то избежать?
Молчание было тягостным. Яра опустила голову. Слезы снова побежали по еще мокрым дорожкам.
— Думаю, он просто устал. Устал жить. Он все время нес какую-то тяжесть. Нам даже не вообразить какую. И у него все время рушилось, ломалось, получалось не то, к чему стремился. Он устал от неудач, разочарований. Он уже хотел уйти! Но сумел уйти так, чтобы даже не потратиться на свои похороны. И унес с собой твоих главных врагов.
Томас остро взглянул на нее. Она кивнула.
— Но остался еще один... Пусть проще, но ты его не знаешь. Он ждет тебя где-то впереди.
— А ты знаешь?
— Калика дал мне свои обереги. И показал, как пользоваться. А помогу тебе так, как никто не поможет. Я укажу на того, кто попытается ударить в спину!
Томас потряс головой.
— Ни за что! Подвергать твою жизнь такой опасности? Да что я буду за мужчина? Что за рыцарь? Тебя саму охранять надо, а ты берешься охранять меня! Да я со стыда сгорю, мне другим рыцарям на глаза нельзя будет показаться!
— Меня охранять? — не поняла Яра. — Что, я выгляжу такой слабой?
— Конечно, — сказал Томас убежденно. — Ты слабая женщина, хрупкая и нежная. А я, мужчина, должен тебя защищать.
Яра оглядела себя, посмотрела на рыцаря с подозрением, подозревая злую шутку.
— Хрупкая?
— Хрупкая! Вон у тебя какая нежная, как шелк, кожа. Сколько едем по солнцу, ветру, сколько спим на земле, сколько тебя царапали ветки, а кожа все такая же нежная и тонкая, как у сказочной принцессы. И кости у тебя тонкие, как у птички. И росту ты... лишь с недомерками что-то стоишь, а рядом с настоящими... как я или сэр калика, все равно тонкая, как березка, и стройная, как сосенка. Сильный удар тебе перешибет, как соплю, все-таки жалко...
Яра, которая слушала с открытым
— Сэр Томас, я не хрупкая и не слабая, какими жаждешь видеть женщин. Наша женщина, росская, коня на скаку остановит, в горящую избу... А как иначе? Если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят?
Глава 6
Томас покачал головой.
— Не могу. Рыцарская честь не позволяет.
— Сэр Томас! Я не из племени англов. Ты не отвечаешь за меня. Я из племени росичей, а у нас женщины все еще свободные. Какими были у вас до прихода веры Христа. Ты не отвечаешь за меня, пойми! Я сама по себе. Я женщина — слабая, когда готовлю обед мужчине, но если сажусь на коня — воин! Разве ты не слыхивал про амазонок?
Томас проворчал, чуть поколебавшись:
— Кто о них не слышал. Но это в том мире... гнусном язычестве.
Яра прямо взглянула ему в глаза.
— Ты настолько не хочешь меня взять с собой... что готов рискнуть чашей?
Томас ощутил, как будто его стукнули по голове боевым молотом. Чашу он обязан донести любой ценой. От этого зависит больше, чем человеческая жизнь, даже многие жизни. Быть или не быть целому народу, которому начертано совершить... перевернуть... создать... Словом, от усилий его, Томаса Мальтона, зависит будущее целого народа, а то и всего мира. И тут никакая добавочная помощь не будет лишней.
Томас решительно отстранил обереги и посох в ее руке.
— Нет. Мне, воину Христа, не гоже знаться с язычеством.
Она сказала потерянно:
— Тогда мы погибли. И чашу не донести. Он доверил посох только тебе. И только ты можешь вызвать к жизни те заклятия, которые он вложил в посох.
Томас покачал головой.
— Неужели он и это предвидел? Он не мог обращаться к магии... по своим рыцарским принципам. Я их так называю, а он именовал как-то иначе, сложнее. А я, не будучи связанным его обетами, могу...
— Так чего же тебе еще?
Томас вскрикнул в муке:
— Но не могу по своим обетам!.. Я — воин войска Христова!
Она посмотрела пристально, внезапно предложила, вспомнив калику, его насмешки, даже воспроизведя его интонации:
— Церковь лишь возрадуется, когда ты вызовешь демона... и подчинишь его. Заставишь выполнять богоугодные дела.
Томас смотрел с сомнением.
— Да?.. Но если бы я знал, как с ними общаться. Рассказывают, благородный рыцарь Денелон с ними даже в кости играл и пьянствовал, когда его настоящие друзья оставили... А я только драться могу. Даже с демонами готов, хотя их, как я слышал, кроме святой воды и креста ничего не берет.