Стоять до последнего
Шрифт:
– Что?! Немис? Да?.. Тревога?
Игорь с затаенным дыханием ждал этих первых слов. Он хотел услышать и понять звуки, человеческий голос. Сквозь бесконечный звон в ушах, как из-под земли, пробились слова, сказанные Тагисбаевым. Миклашевский улыбнулся: слышит! Он глядел на товарища и повторял:
– Еще… Еще говори!..
Тагисбаев таращил слегка выпуклые черные глаза и, не понимая, что же от него хотят, спросонья стал щелкать затвором автомата, тревожно спрашивая:
– Где? Где немис?..
Проснулся и Матвей Александрин, здоровой рукой хватаясь за оружие. Слова Тагисбаева «немис», «тревога» взбудоражили его, подхлестнули. Еще окончательно не освободившись от сновидения, Матвей готов был сражаться.
– Ребята, занимай круговую оборону!..
И эти слова Миклашевский услышал и понял. Он обнял Матвея и стал тискать от радости:
– А я слышу!.. Понимаешь, слышу!..
– Что? Что слышишь? Танки? Машины?
– Тебя слышу… Чертяка ты! Живем! – Миклашевский смеялся. – И его слышу! Все слышу!
– Полегче, медведь!.. У меня же рука…
Миклашевский отпустил Матвея.
– Извини!.. От радости позабыл про твою руку… У меня в голове звон…
– После стрельбы в башке всегда звон стоит, – со знаним дела произнес Бердыбек Тагисбаев.
Александрин сел и начал поправлять сбитую повязку на руке. Где-то далеко ухнул взрыв, потом другой, похожие на глухие раскаты грома. Лес притих, насторожился. Товарищи переглянулись. Лица стали суровыми.
– Бой там идет, – сказал Тагисбаев, – надо туда шагать.
– Сначала мозгами раскинем, понимаешь? – Миклашевский говорил громко, напрягая голосовые связки, а звук все равно получался тихий. – А то немцы нас, как цыплят, пощелкают. Тут с умом надо! Мы же в тылу, понимаешь! И нас целая группа – три человека!
Александрин, скривив губы, покачал головой.
– Все, что осталось от лихой батареи…
Миклашевский встал, одернул грязную, порванную гимнастерку:
– Вот что!.. Старший по званию здесь я, значит, и командовать мне. Будем выходить к своим.
Дратуню показалось, что он вовсе и не спал, – только улегся, как его стали тормошить. Усталость последних недель – спать приходилось урывками в короткие часы между тревогами и вылетами, между подготовкой к полетам и яростными боями – давала о себе знать. Летчик с трудом открыл глаза, спросонья спрашивая:
– А? Что?.. Тревога?..
– Да, да! Просыпайся, милок. В дорогу тебе. В дорогу.
Голос женщины, запах сена, кудахтанье кур на насесте сразу вернули Дратуня к действительности.
– Идем в горницу, я щей наварила. Когда еще тебе придется горяченького хлебать, сам Бог не ведает, – говорила женщина. – И форму твою в порядок привела.
– Спасибо, – сказал летчик и запнулся, не зная, как назвать женщину, то ли «мамаша», то ли «молодка», но оба эти слова не подходили, а нужного не мог найти и потому закончил неопределенным обращением: – Спасибо за добрые ваши дела.
В избе находилась другая женщина, моложавая, лет тридцати, одетая по-городскому, светлые волосы, губы очерчены яркой помадой. Она сидела за столом и доверительно улыбнулась, когда Дратунь переступил порог. Рядом с ней примостился парнишка лет четырнадцати, лобастый и остроглазый.
– Мария Львовна, дачница, – назвала хозяйка женщину. – Каждый год к нам из Ленинграда на лето приезжает. А нынче вот и не покурортничала, немец все испортил.
– Понимаете, какая неприятная история получилась. Мы не успели вовремя собраться, все дороги были перерезаны! – Мария Львовна всплеснула руками. – И сообщения никакого! Почта не работает, телеграф не работает, телефон не работает… А я здесь застряла с сыном… Ужас!..
– Это ваш сын? – Дратунь кивнул на подростка.
– Извините, мой Вовочка только ходить научился…
– Меня звать Петькой… Петр то есть, – мальчишка встал, не сводя глаз с Василия. – Пробирался на фронт, да перестарался… За фронтом очутился. А тут какая война? Сидят все по домам и ждут, чем все окончится.
– Так, значит, ты из самого Ленинграда? – поинтересовался Дратунь.
– Ага! Мы на Крестовском живем, возле ПКиО, парка культуры и отдыха. Бывали там? У нас рядом зенитки стоят. Бьют так, что в ушах потом целый день звенит!
Хозяйка расставила на столе тарелки, нарезала хлеба, вынула из печи казанок и поставила на стол.
Василий хлебал наваристые щи и понимал, что дачница, эта интеллигентная особа со своим малолетним сыном, ему не попутчица. Пробираться с такими по тылам небезопасно. Парнишка – другое дело. Он и помощник в пути, и в разведку послать можно. И вслух сказал:
– Переходить линию фронта будем ночью. Нас могут обнаружить и обстрелять. Так что с маленьким ребенком такой поход весьма опасен. Без сына вы же не решитесь?
– Ни за что! – решительно ответила Мария Львовна. – Разве я смогу показаться моему Сереже на глаза без Вовочки?
– Тогда придется вам подождать, пока мы не начнем наступать.
– Дядя летчик, а меня возьмете? – выпалил Петька с мальчишеской непосредственностью.
– Только при одном условии.
– Каком? – Мальчишка подался вперед, чувствуя, что сбывается надежда.
– Повиноваться!
– Согласен! – Петька вскинул руку в пионерском приветствии. – Даю честное пионерское!