Страна цветущего шиповника
Шрифт:
Ник был готов поклясться, что Кларк вздрогнул. Этих слов напугался, похоже, больше, чем неведомых бандитов.
Возможно, потому, что Ник не пугал. Он сказал правду.
Тюрьмы, на самом деле, не боялся, боялся за мать: сам-то сядет, а она останется. И что будет делать? Где работу искать? Нет, рисковать нельзя... Когда-то давно он так думал. А может, и правда боялся — сейчас не разберешь. Это потом злость настолько захлестнула, что стало все равно.
***
С того дня Кларк перестал домогаться к Нику и в «командировки» не ездил.
А
Не сумел.
Разговоры со старыми приятелями не клеились. Вернуться на волну прежней беспечной болтовни не удавалось. Ник сочинил историю о тяжелой болезни леди Маргариты, о том, что в связи с этим забот у него прибавилось — потому, дескать, и пропадал, и чуть стемнеет — домой бежал. Ему поверили — и на остатках прошлого авторитета, регулярно подкрепляемого кулаками, Ник мог бы продержаться — если бы сам все не портил.
Ему казалось, что любым неосторожным словом — о том, почему ездил по соседним городам, зачем стащил одежду у разносчика пиццы, для чего на самом деле понадобился фотоаппарат — может выдать себя. И он все больше отмалчивался. Или рявкал: «Не твое дело!»
В каждом слове мерещилась мерзкая подначка, намек на приставания Кларка. Инстинкты срабатывали быстрее разума — Ник кидался в драку и быстро превратился из прежнего беспечного раздолбая в хмурого, немногословного задиру.
Последствия не заставили себя ждать: дурной нрав его тусовка обламывала быстро. Кто-то запустил шуточку о том, что Ник влюбился в покойную хозяйку, и теперь каждый из парней считал своим долгом поупражняться в остроумии.
Драться одному против многих оказалось непросто. И, едва успев снова влиться в компанию, Ник почувствовал, что отдаляется от нее.
Хорошо он себя чувствовал лишь наедине с собой, и только в одном месте — в горах над обрывом. Здесь ему было комфортно. Мысль о том, что в любой момент с обрыва можно спрыгнуть — и все закончится, странным образом успокаивала.
Казалось, что после истории с Кларком повзрослел вдвое — а друзья остались все теми же. С тупыми шуточками и анекдотами, с ворованными скутерами и обманутыми туристами. С девками, обслуживающими отдыхающих — из тех, что победнее.
Профессионалки с ними, малолетками, не водились, не тот уровень. А шлюхи попроще были не прочь расслабиться после тяжелой трудовой ночи — попивая в их компании дешевое пиво и дымя марихуаной. Из-за одной такой красотки Ник и влип в ту проклятую драку.
***
Красотка — ее звали Джинджер, из-за крашенных в рыжий цвет волос — считалась зазнобой Халка. Вечера, в которые не работала, охотно проводила в их тусовке. Халк дарил рыжей снятые с туристок сумочки, ворованные с пляжных столиков
В прежней жизни Ник не обращал на Джинджер внимания. Ну, сидит и сидит дебелая, полногрудая девка на коленях у Халка. Ну, сосется с ним время от времени, а потом они вместе выходят — и долго не возвращаются. Подумаешь. Дураку ясно, зачем выходят. А если вдруг кому не ясно, так Халк сам распишет — со всеми физиологическими подробностями.
Нику до недавнего времени на Джинджер было плевать. Над историями Халка — как и в каких позах у них с рыжей все происходило — ржал, словно конь, вместе с остальными. А сейчас вдруг понял, что его бесят эти рассказы. Бесит сидящая на коленях у Халка, льнущая к нему Джинджер.
Сейчас с ним обжимается, а завтра пойдет туристов обслуживать. А Халку — как так и надо. И всем — как так и надо! Что им, что туристам. Потому, наверное, такие как Кларк никогда не переведутся. И такие, как тот несчастный пацан, тоже...
Пока есть спрос, предложение найдется, — вспомнил Ник слова школьного учителя, преподававшего историю. На этом стоит цивилизация. Вся мировая экономика держится на простой формуле... До чего же мерзко.
Ник допил содержимое своего стакана. Воспользовавшись тем, что сидящие за столом парни отвлеклись — кто закусывал, кто наполнял стаканы по новой — встал и тихо вышел из кабака.
Уселся на крыльцо.
Пожалел, что не курит — года три назад мать поймала его с сигаретой и не отставала, пока не вытрясла обещание не курить. Ее отец — там, в России — умер от рака легких, а Ник, по утверждению матери, был очень похож на деда — хотя сам он, глядя на фотографии, сходства не наблюдал. Тем не менее, пришлось пообещать. А Ник, если уж пообещал — держался. К сигаретам больше не притрагивался.
Домой не хотелось — «Шиповник» вот уже полгода ничего, кроме отвращения, не вызывал — а больше идти было некуда. В горы ночью только идиот полезет.
И Ник тупил, сидя на крыльце. Залип в ползущего по ступеньке муравья, едва заметного в свете тусклого фонаря. Наблюдал, как тот старательно обходит прилипшие к ступеньке комки грязи и перебирается через сосновые иголки.
— Скучаешь? — раздалось за спиной.
Ник не обернулся. Этот хрипловатый, профессионально растягивающий слова голос сложно было не узнать.
Дожидаться ответа Джинджер не стала. Обняла Ника сзади и прижалась к спине — всем своим потасканным, но еще не растерявшим упругость богатством.
— Веселюсь. — Ник попробовал вынырнуть из-под нее. Не получилось — Джинджер прижалась крепко. Попросил: — Отвали. Халк нам обоим навешает.
— А мы ему не скажем. — Джинджер рассмеялась — тихим, призывным смехом «для клиентов». — Мы в сторонку отойдем.
— Никуда я с тобой не пойду.
— О-ой, какие мы гордые! — татуированные псевдокитайскими иероглифами «на счастье» пальцы Джинджер были унизаны кольцами. Дешевыми — дорогие Халк продавал. Рыжая взъерошила волосы Ника. — А раньше ходил, не важничал...