Страна Печалия
Шрифт:
— Чего стоите? — Он вскочил с лавки, круто развернулся к казакам. — Для того и приставлены, чтоб где надо силу проявить. Вернусь обратно в Москву, доложу вашему начальству, как вы тут с ним в сговор вступили. А он против самого патриарха голос свой поднял. — И ткнул пальцем в стоящего почти рядом с ним Аввакума, но дотронуться до него побоялся, опасаясь, как бы тот не саданул и его в ответ. Пристав впервые оказался в столь дурацком положении, когда сопровождаемый им ссыльный отказывался вдруг подчиниться.
Понимал это и Аввакум, победоносно взирая на Климентия, что хорохорился, словно петух на заборе, но прибегнуть к силе опасался, надеясь решить все громким криком.
Тем временем один из казаков, что был постарше, почесал рукой в голове и с расстановкой проговорил:
— Наше дело сторона. Сами меж собой решайте как быть, ехать дальше будем или тут оставаться. Нам про остановки ничего говорено не было. Велено лишь присматривать за батюшкой, чтоб не сбежал куда с дороги и в цельности его в Тобольск доставить. А как ехать и сколько ехать, то нам не ведомо. Вот так-то…
— Н-да! Сами решайте, а у нас своя служба, — поддержал его второй сопровождающий возрастом помоложе, который всю поездку пытался заговорить с Аввакумовой племянницей Мариной, но это у него по причине косноязычности плохо получалось.
— Вижу, сговорились тут! — взвился Климентий, замахав в воздухе обеими руками, будто пытался отогнать от себя налетевших вдруг комаров. — Знаю я вас, казачков, вам хоть в лоб, хоть по лбу, лишь бы не работать. Ни за что не в ответе, на все наплевать! Я тогда так поступлю: поворачиваю обратно в Москву и докладываю, что ссыльный ехать отказался, а вы мне никакой поддержки в том не оказали. Пускай там решают, как с вами со всеми поступить. — И он, накинув тулуп на плечи, шагнул к выходу.
Аввакум собрался было уже торжествовать победу и хотел крикнуть вслед приставу что-нибудь обидное, но неожиданно в разговор вмешалась Анастасия Марковна, не спускавшая с рук младшего сына.
— Зачем тебе, батюшка, лишних недругов наживать? — мягко и, как всегда ласково, спросила она мужа. — Ничего хорошего с этого не выйдет. Поезжай, коль велят. Видишь, спешит человек, домой побыстрей вернуться желает. Не перечь ему. Сам поезжай, а нас тут оставь с одним из охранников. Такое можно? — спросила она смиренно, обращаясь к Климентию, как к главному.
— Уж и не знаю, — озадаченно ответил он, не ждавший поддержки со стороны жены протопопа и потому в раздумье замер на пороге. — Дело ли так поступать…
— Младшенький наш совсем хворый, — всхлипнула Марковна, и у Аввакума горько защемило в груди от этих слов. Он понимал, что не может ничем помочь младенцу, но его деятельная натура не желала с этим мириться. Он готов был, если потребуется, день и ночь носить сыночка на руках, качать его, убаюкивать, но знал, что материнские руки не в пример мужским сделают это лучше, а потому вынужденно мирился со своей бездеятельностью.
— Нет, не согласен, — выкрикнул он, — не оставлю вас одних, вместе будем ждать пока детки поправятся! Чего это ты вдруг выдумала? — попытался он грозно взглянуть на жену, но та лишь отмахнулась от него и продолжала:
— Вряд ли ты чем им поможешь, лишь суета лишняя будет. Маринка за старшими приглядит, а я Корнеюшку выхаживать стану: в баньке попарю, травками напою. Бог даст — и выздоровеет.
Аввакум хотел было взорваться, затопать ногами, как обычно с ним случалось, закричать что есть силы тонким своим голосом, но чуть призадумался, полагая, что в словах жены есть немалая доля правды.
— Как же ты, касатка моя, да еще с детьми без моего присмотра тут останетесь? Вдруг случится чего, не приведи господь, кто вам поможет? Кто заступится? Люди разные есть, в душу всякому не заглянешь… Не знаю, что из этого выйдет…
Но доводы свои привел он как-то невыразительно, обыденно, подыскивая нужные слова, почему-то никак не идущие на память, когда он нервничал, волновался. Лицо его при этом покрылось пунцовыми пятнами, руки начали мелко дрожать, еще чуть — и случится очередной припадок, что бывали с ним и раньше, а после заключения в монастырском подвале он стал и вовсе неуступчив и готов вспыхнуть, что пакля просмоленная, стоило лишь кому слово поперек сказать.
Заметила это и Анастасия Марковна, не меньше мужа боявшаяся вспышек его беспричинного гнева, но не столько за себя, как за него самого, зная, как он потом долго отходит от них, и понимая женским чутьем своим, чем когда-нибудь подобная вспышка может закончиться.
— Да ничегошеньки с нами не случится, — поспешила она успокоить протопопа и ласково провела тонкими пальцами по лицу, чуть задержав их на губах, мягко нажала, давая понять, чтоб он не кипятился, не рвал душу лишний раз без причины. — Не впервой. И раньше одни подолгу без тебя жили, и ничего. А ты тем временем доберешься до Тобольска и там с жильем и с местом для себя определишься. Без нас тебе даже справнее будет. И кони отдохнут, а то едва возок наш тянут, — привела она последний довод.
— Нет, с вами останусь, — упрямо замотал головой Аввакум. — Одних не могу бросить, всякое случиться может…
— Молись за нас, и все сладится, все в руцах Господних. Он наш главный заступник и в бедах и в радостях. Будь что будет, — ласково вразумляла мужа Анастасия Марковна, незаметно гладя его по руке. — Бог нас не оставит и сохранит. Но и искушать Господа не следует. Побереги и себя и деток наших. Сегодня, коль не ошибаюсь, день памяти великомученицы Варвары, а там уже и Николин день. По всем приметам, вслед за ним и морозы сильные придут. А в пути, как люди здешние сказывают, селения одно от другого реденько стоят. А вдруг да придется в поле или в лесу ночевать, тогда как? Берлогу искать станем? — широко улыбнулась она, с любовью глядя на мужа.
— Правду говоришь, — согласился тот с неохотой, — но мне-то каково вас одних бросать?! Негоже так христианину поступать. Как со всеми одна управляться станешь?
— А я на что? — вступила в разговор Марина, молчавшая до того, резонно считая, что не ее ума дело — вступать в спор.
— Она и поможет, — согласно кивнула Марковна. — Она нас никому в обиду не даст.
— Так говорю? — широко улыбнулась Марковна и свободной рукой притянула за плечи к себе худенькую племянницу.
И в самом деле, в дороге Маринку словно подменили, откуда что взялось. Тут она оказалась просто незаменима, когда дело касалось определения на постой, приготовления пищи в походных условиях, штопки быстро рвущейся от непрерывной носки одежды, борьбы со вездесущими клопами, которые встречались в изобилии во всех постоялых дворах и крестьянских избах, где им порой случалось останавливаться. Из прежней неповоротливой девахи она вдруг сделалась расторопной и подвижной бабенкой, которая обо всем помнит, знает, что где лежит, кому в чем какая надобность, а самое главное, умела найти общий язык с любой хозяйкой, где бы они ни останавливались. С ней и впрямь можно было оставить Марковну и деток, зная, что Маринка за всем приглядит и поможет.