Странные люди
Шрифт:
– Ну, што, што?
– Долго будем историю искажать?
– Та-а...
– Не "та-а", не "та-а"... Ты скажи прямо: прекратишь это или нет?
– Та-а чего там!..
– Ничего! Ты дурак или умный? Для чего тебе это надо?
– Ну, все, прекратили. Ты у нас один - умница. Еще дураком обзывает...
– Кто же ты!
– Если ты председатель сельсовета, так тебе можно оскорблять личность? Врежу счас пепельницей... за оскорбление...
– Ты историю оскорбляешь!..
– Скажет. Интересно, по какой статье?
– За искажение истории...
– Нет такой статьи.
– Найдем!
– Один такой - нашел... Найдет он. Сам загудишь раньше меня.
– Ну што делать с этой дубиной!.. Неохота ведь сажать-то...
– Не сажай.
– Ты даешь слово, что прекратишь эту свою глупость?
– Даю, даю.
– Смотри, Бронислав!..
– Смотрю.
Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:
– А вон, Бронька Пупков... он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь.
– И как-то странно улыбаются.
Бронька (Бронислав) Пупков - еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалеченная правая рука - отстрелено два пальца - не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался - и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца - указательный и средний - принес домой и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова:
– Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.
Хотел крест поставить, отец не дал. Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде ("педике") - зла ни на кого не таил. Легко жил.
Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов - хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.
Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не давали, то и так ничего.
– На сколь?
– деловито спрашивал Бронька.
– Дня на три.
– Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.
Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории.
В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступав к главному своему рассказу.
Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился... И когда он наступал, желанный, с утра сладко ныло под сердцем и Бронька торжественно молчал.
– Что это с вами?
– спрашивали.
– Так, - отвечал он.
– Где будем отвальную соображать? На бережку?
– Можно на бережку.
...Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из кабачков, пропускали по первой, беседовали.
Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал...
– На фронте приходилось бывать?
– интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начинать рассказ.
– Это с фронта у вас?
– в свою очередь спрашивали его, имея в виду раненую руку.
– Нет, я на фронте санитаром был. Да... Дела-делишки...
– Бронька долго молчал.
– Насчет покушения на Гитлера не слышали?
– Слышали.
– Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть?
– Да.
– Нет. Про другое.
– А какое еще? Разве еще было?
– Было.
– Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под бутылку. Прошу плеснуть.
– Выпивал.
– Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла.
– Бронька показывал кончик мизинца.
– Когда это было?
– Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года.
– Бронька опять надолго задумывался, точно вспоминал свое собственное, далекое и дорогое.
– А кто стрелял?
Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.
– Где покушение-то было?
Бронька молчал.
Люди удивленно переглядывались.
– Я стрелял, - вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза... И смотрел, точно хотел сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно". И как-то грустно усмехался.
Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал палочкой отскочившие угольки в костер... Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.
– Вы серьезно?
– А как вы думаете? Что я, не знаю, что бывает за искажение истории? Знаю.
– Да ну, ерунда какая-то...
– Где стреляли-то? Как?
– Из "браунинга". Вот так: нажал пальчиком - и пух!
– Бронька смотрел серьезно и грустно - что люди такие недоверчивые. Недоверчивые люди терялись.
– А почему об этом никто не знает?
– Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете... В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном.