Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Однако, когда они идут домой, Вадины слова «я даже крещусь в твою веру, чтобы стать твоей княгиней» не идут у него из головы, от них как будто щекотно внутри. Нет, он, конечно, не собирается убивать Оскольда. Но ведь можно просто помечтать, зная, что все равно не сотворишь ничего худого, – только помечтать!
Итак, Оскольда больше нет, он, Кукша, женится на княжне Ваде и кияне провозглашают его Киевским князем. Все происходит, как говорит Вада: ведь она последняя ветка старого княжеского дерева! С чего он начинает свое княжение? Прежде всего, убеждает могущественных быть милостивее к своим рабам, потом – уменьшает дань с подвластных племен. Все его любят и благодарно ловят каждое его слово. И ему не составляет труда обратить блуждающих во тьме язычников к свету истинной веры – достаточно лишь растолковать ее преимущества…
Для этого нужны, конечно, вероучители из греческой земли, но они в будущем году должны уже приплыть в Корсунь. Не откладывая, следует построить церковь. Даже не одну, а в каждом из селений, что раскинулись по Киевским горам. Погасить вражду между людьми…
И вот настает время, когда он спокойно княжит со своей милой княгиней, заботясь лишь о том, чтобы все в его княжестве поступали по справедливости, чтобы богатые делились с голодными и те, у кого есть крыша над головой, давали приют бездомным. Он вспоминает, как скитался по Царьграду, и мысленно обращается к Богу: «Господи, пусть хоть в моем Киеве не будет несчастных и обездоленных! Пусть хоть здесь царит любовь по заповеди Твоей!»
И тут же ему является мысль: «А ведь так и будет, если люди станут следовать слову Божьему!» Из груди его исторгается негромкий счастливый смех. Вада удивленно взглядывает на него. От ее взгляда мечта мгновенно гаснет. «Да, все это хорошо, – думает Кукша, – но ведь Оскольд сам собой никуда не денется, чтобы его не стало, его надо убить! А это невозможно!.. Невозможно отказаться и от возвращения в Домовичи… Все – невозможно!»
Но лукавая мысль, пренебрегая его слабым сопротивлением, возвращается к началу и снова проходит тот же путь…
Дорогой Вада рассказывает, как еще в незапамятные времена Волос похитил у Перуна жену, не насильно, конечно, а заранее сговорившись с ней… И с той поры между ними война. То Перун поразит молнией лучшую корову в Волосовом стаде, то Волос уведет у Перуна белого коня… У богов все, как у людей… Разница только в том, что боги бессмертны и не могут убить друг друга…
Глава двенадцатая
ОСКОЛЬДОВЫ СОКРОВИЩА
Стены Оскольдовой ложницы затянуты красным сукном, на котором вытканы черным изображения походов и битв – морских, конных, пеших. Всюду корабли, паруса, кони, всадники и пешие воины с мечами, топорами и копьями. На торцовой стене натянуто сукно, на котором выткано по два корабля справа и слева. Они устремлены навстречу друг другу, чтобы померяться силами в битве. А все кругом огненно-красное – и море и небо. И кажется, что море – это кровь, а небо – пожар. Но море от неба не отделено, и корабли плывут по крови среди пожара. Воина и в ложнице не должны надолго покидать мысли о его главном предназначении – войне. Образы, вытканные на сукне, навевают воспоминания о прежних битвах и зовут к новым.
Изображенные подвиги, как водится у викингов, связаны прежде всего с морем. Но Оскольд и Дир ходили в походы и на степных воинов хазар, и на племена языка словеньского – на тех, кто не соглашался платить дань по доброй воле. И отовсюду привозили добычу: меха, кожи, мед, воск, жито, холсты и полотна, а главное, челядь – самый ценный товар.
После каждого похода Оскольд с Диром отправляли купцов-дружинников на Русское море, в Корсунь, торговать отроками и прочим товаром. Девок же их купцы везли сперва вверх по Днепру, потом по Десне, с верховьев Десны суда переволакивали на Утру, по ней спускались в Оку, а по Оке в Волгу, и уж по Волге плыли до Камского устья – в стольный город Булгар, на Холопий торг. Девки там ходом идут – только давай! А цена на них не в пример выше, чем у греков. И не мудрено: греки – христиане, а по христианскому закону нельзя иметь более одной жены. В Булгаре же главные покупатели – сарацины, им закон позволяет заводить четырех жен. А кому серебро позволяет, заводят и десять, и двадцать, и сто. Хоть тысячу. Не хуже, чем язычники.
Так или иначе, ясно одно: на сарацин девок не напасешься. В своих странах им уж негде взять, они и скупают, где только можно, ездят аж за тридевять земель. Ездят и скупают, понятно, не сами мужья-женихи, а скупщики-перекупщики. Вот кто наживает главные барыши! Но в общем-то никто не в накладе, все довольны. Кроме самих невольниц, конечно. Но кто же их спрашивает?
Теперь-то уж Киевским князьям нет надобности ходить войной на словеньские племена – все покорились силе, да и какая им разница, под кем быть: под хазарским каганом или под киевскими князьями? С некоторых пор киевские князья тоже стали требовать, чтобы их называли каганами, так что теперь и в названии нет разницы.
Ныне киевские князья по очереди объезжают подвластные земли полюдьем [154] – так много лучше уже хотя бы тем, что дело обходится без убийств и пожаров. Ну, а товар-то все равно отдай, правда, лишь то, что князьями же установлено с дыма. Пока один князь с дружиной по селениям дань собирает, а заодно кормится, другой князь Киев и княжескую власть сторожит.
Дань князья уменьшили по сравнению с хазарской – хазары брали с полян, северян и вятичей по серебряной монете да по беличьей шкурке с дыма, Оскольд же и Дир постановили брать с северян и полян по монете, а с вятичей – по шкурке. Разумному властителю незачем своих данников разорять. Зато, если князья кликнут людей в поход, недостатка в воинах у них не будет.
154
Полюдье – сбор дани.
У торцовой стены, перед суконной завесой, на которой сходятся корабли для битвы, стоит широкая кровать – ширина ее больше длины. Тяжелые тесовые стойки справа и слева над изголовьем завершаются резными мордами страшных, нездешних зверей – это стражи, их обязанность отгонять от спящего дурные сны.
Неподалеку от кровати два просторных кресла, выдолбленных из толстых древесных стволов и украшенных снаружи резьбой – излюбленным варяжским змеиным плетением. Возле кровати, на одном из столбов, поддерживающих кровлю, на железных крюках висят шлем, кольчуга, меч, топор и щит. Ложницу освещает свет, струящийся из дымового отверстия, и, в помощь ему, два жировых светильника и ленивое пламя очага.
Именно сюда, по словам Вады, служанки приводят по переходу из женского дома убранную, причесанную и нарумяненную жену или наложницу – ту из них, которую Оскольд потребует. Но сейчас служанка послана за Кукшей – у Оскольда к Кукше важный разговор. Князь в длинной льняной рубахе без пояса, в мягких козловых сапожках, он сидит в кресле, на коленях у него маленькая светлоголовая девочка в длинном платье. Оскольд щекочет ей лицо и шею бородой, и она заливается счастливым смехом. Суровое сердце воина плавится, как жесткий бараний жир в светильнике.
Однако голова государственного мужа и в эти мгновения занята одной неотвязной мыслью.
Кукша не уплыл на север только потому, что хочет дождаться обещанных патриархом и царем вероучителей, с ними, возможно, приплывет его друг. После того, как вероучители приедут и окрестят киевлян, он отправится в словеньскую землю, где у него, может быть, еще жива мать.
Необходимо удержать его от этой безумной затеи. У Оскольда тоже, возможно, еще жива мать – на другом краю земли, в Ветреном фьорде. Что же из этого следует? Он должен бросить добытое с бою княжество, презреть славу, богатство, вернуться в Ветреный фьорд и сидеть там возле нее, промышляя рыбной ловлей и смолокурением? Променять стольный Киев на никому неведомое родное захолустье? Жалкая участь! То же ждет на родине и Кукшу. А вот и он!