Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Дело у него не очень-то спорится, мечом он орудует искуснее, чем серпом. Он нарезал слишком много стеблей, получилось толсто, и он никак не может связать их. Наконец сноп готов, и Оскольд несет его в Печерьско, в гридницу, за ним с песнями, славящими первый, зажиночный сноп, Дажьбога и князя, следуют жницы. В гриднице, все так же с песнями, зажиночный сноп ставят в покутье, в правый угол у противоположной от двери стены, он же зовется передний или красный угол, и жницы возвращаются на ниву.
Несмотря на засуху и недород, жатва остается веселой работой и происходит с песнями и шутками-прибаутками. В первый день жницы даже одеваются в праздничное. Вада в этом году впервые выходит на общую жатву, вместе с бывалыми жницами, она изо всех сил старается не отстать.
Как мужи стремятся показать свою удаль в ристаниях, так жницы – в уборке хлеба. Одна другой ловчее и стремительнее захватывает каждая левой рукой побольше стеблей и подрезает их серпом у самой земли. Нарезав, сколько положено на сноп, скручивает из пучка стеблей жгут, перевязывает нарезанные стебли, и сноп готов.
Не медля ни мгновенья, жница принимается за следующий. Каждой жнице определена полоса, и жатва идет наперегонки. Когда нажато семь снопов, жница шесть из них ставит, прислонив друг к другу, а седьмой, раздвинув концы стеблей, нахлобучивает сверху, как шлем. Получается бабка.
Одна нива сжата, жницы, не мешкая, переходят на другую. И так от рассвета до заката работа идет несколько дней. Много лет уже Кукша не видел, как убирают хлеб, и приходит посмотреть. У него щемит сердце при виде низко кланяющихся, как колосья под ветром, и вновь распрямляющихся женщин, мелькающих загорелых рук и серпов, золотых снопов, составленных в бабки. «Как хорошо быть дитятей, – со сладкой печалью думает он, – сидеть, прислонясь спиной к бабке, и сосать ржаную корку! Твоя матушка с серпом в руке, красивая и сильная, защитит тебя от любой беды!..»
Вада жнет проворно, не плетется в хвосте у многоопытных жниц. Жницы время от времени похваливают ее. «Если бы матушка видела сейчас Ваду, – думает Кукша, – она сочла бы ее хорошей невестой». Зато вечером Вада еле добредает до женского дома и валится на ложе, не в силах даже повечерять.
Остается сжать последнюю ниву. Дедушко-полевик, как известно, не может жить на голой ниве, среди стерни [159] . По мере того как хлеб убирают, он бежит прочь от взмахов серпа и прячется в колосьях, пока еще нетронутых. И вот, вместе с последними срезанными стеблями и колосьями, он попадает в руки жниц. Теперь он обитает в последнем, дожиночном снопе. Жницы обряжают сноп в заранее приготовленную одежу – надевают на него высокую овчиную шапку, сермяжную свиту и подпоясывают красным крученым поясом.
159
Стерня – короткие остатки злаковых стеблей на корню после уборки хлеба.
Теперь надо выбрать самую красивую девушку, которая понесет ряженый сноп. Жницы единогласно выкликают Ваду, быстро рассыпаются но ниве, находят случайно несжатые колосья и плетут из них венок, украшая его синими волошками [160] и другими цветами. На голову Ваде накидывают длинное белое покрывало, поверх покрывала надевают венок, а в руки дают обряженный дожиночный сноп, и при этом поют:
Толока ты Толока, Толока пригожая, Ты прими от нас снопок, Ты прими от нас ржаной, А на голову надень Изукрашенный венок! Мы с тобой пойдем, пойдем, Твой подарок отнесем В княжеску хоромину Князю тороватому!160
Волошки – васильки.
Обрядив Ваду, жницы выстраиваются четами в длинную вереницу с Вадой впереди и направляются в Печерьско, к Оскольдову дому, с песней, славящей щедрость Дажьбога, хоть, сказать по правде, не больно он расщедрился в нынешнем году. Ну, а если не славить, на другой год и вовсе ничего не соберешь.
Подходя к воротам города, жницы запевают песню, в которой извещают о себе и убеждают князя не скупиться на угощение. Заслышав их голоса, князь Оскольд и его княгини Потвора и Красава выходят во двор и встречают жниц перед гридницей, кланяются Ваде в пояс и подносят ей хлеб-соль, а от нее принимают обряженный дожиночный сноп. Ваду, как самую почетную гостью, усаживают в покутье, а дожиночный сноп ставят рядом с зажиночным, с тем, который никак не давался Оскольду. Прочие же гостьи садятся за столы.
Над очагом в большом котле булькает мясное варево. Это варится мясо козла, которого по обычаю только что закололи в житнице в честь окончания жатвы. Кровь его бережно собрана в чашу. Когда жницы рассаживаются за столами, старшая княгиня Потвора берет чашу и, макая в нее крыло черного петуха, окропляет всех козлиной кровью. После этого Потвора и Красава садятся по правую и по левую руку от Оскольда и пир начинается.
Обе княгини, несомненно, хороши собой. Но, если понаблюдать за ними, скоро поймешь, что Потвора – женщина ежовитая [161] , такой палец в рот не клади: по локоть откусит. Когда она взглядывает на Ваду, взгляд ее прозрачных глаз не сулит ничего доброго. Красава, напротив, само добродушие.
161
Строптивая, занозистая.
По окончании пиршества, на котором, как и положено, всего было вдоволь – и броженого меда, и пива, и кваса, и пирогов, и прочих яств, – все высыпают на луг за пределы города и начинается веселье – песни, пляски и ухаживанье парней за девушками.
Корчаги и жбаны вытаскивают туда же и ставят на траву, откуда-то являются гусляры, волынщики, гудошники [162] , рожечники, и веселье разгорается, как груда сухого хвороста. В кругу пляшущих уже полно хмельных парней, здесь перемешались и дружинники и смерды.
162
Те, кто играет на гудке. Гудок – род скрипки без выемок по бокам, с плоским дном и верхом, о трех струнах.
То тут, то там мелькает ржаной венок, украшенный волошками, сегодня Вада самая важная, все славят ее, все хотят с ней плясать, и она пляшет со всеми, но ищет глазами Кукшу. Вот наконец и он. С этого мгновенья они стараются не расставаться, но их то и дело разлучают пляски-игры, в которых по правилам парни меняются девушками. Тем слаще снова взяться за руки, когда это удается, и плясать вместе.
Дождавшись первой звезды, жницы ведут Ваду к князю Оскольду. Вада снимает с головы венок, окунает его в заранее приготовленный ушат и надевает на Оскольда, вода течет по его лицу, а жницы со всем хмельным многоголосием обрушивают на нее просьбу:
Толока ты Толока, Толока пригожая, Нагадай же на тот год Князю щедро любому Боле прежнего снопов, Уроди же ты ему Жита тыщу коробов [163] !Все возвращаются к веселью, которое продолжается уже при смоляных светочах. И долго оно еще длится – даже после того, как в жбанах и корчагах иссякает хмельное питье. Но и само веселье начинает уставать. Пляшущих становится меньше, парни и девушки все чаще отдыхают и все больше разговаривают, иные вдруг, взявшись за руки, куда-то уходят.
163
Короб – лубяной сундук, тележный лубяной кузов.