Страшен путь на Ошхамахо

Эльберд М.

— Если для аллаха все люди равны — ведь он оценивает человека лишь по его набожности и добродетели, — то почему же мы сплошь и рядом видим, как бедствует порою истинно правоверный мусульманин и благоденствует богач, погрязший в пороках и неверии? — спросил Джабаги.

Кадий снисходительно улыбнулся:

— В священной книге сказано, что аллах «то полными руками дает пропитание, кому пожелает, то отпускает его в Известной мере».

— А почему в той же книге сказано, что аллах распределил средства к пропитанию так, «чтобы их одинаково хватало на всех просящих»?

Кадий сердито засопел и пустился в длинные рассуждения, не проясняющие суть дела, а наоборот — уводящие все дальше, в непроглядный мрак «священной черноты Корана». Под конец, когда он

запутал всех, да и запутался сам, в шатре воцарилось тягостное молчание.

Ах, как хотелось Кубати тоже сказать свое слово! Но он тут был самый младший…

Потом кто-то спросил, верно ли, что все религии, от одного бота?

Кадий, брызжа слюной, зашипел что-то нечленораздельное и гневно замахал руками.

Тогда один из самых старших начал умиротворяющую речь, несколько наивным образом превознося мусульманство и в то же время пытаясь, на всякий случай, не обидеть и главную соперницу ислама — христианскую религию:

— От некоторых просвещенных людей я слышал вот какое суждение, показавшееся мне вполне правомерным и… правоверным. Всякая вера и в самом деде идет от единого бога. Все пророки тоже были от бога и передавали людям его заповеди. Сперва был послан Мусса [182] , дабы просветить умы еврейского народа и подготовить своим законом приход Иссы. В назначенное время Исса [183] явился. Однако его чистое, возвышенное учение, по причине строгих правил, оказалось неудобоисполнимым для слабого человеческого рода, который продолжал грешить, нарушая трудные правила. Попробуйте заставить горбатого калеку сражаться в конной стычке или кривоглазого стрелять в цель из ружья! И вот аллах в благости своей посылает пророка Магомета смягчить закон Иссы, определив, что тот, кто не станет следовать этому последнему учению, не превышающему человеческих сил, будет осужден на муки вечные. Клянусь тонкими бабками моего коня, это похоже на истину!

182

библейский Моисей

183

Иисус Христос

О том, что собирался ответить возмущенный донельзя кадий и что хотел сказать откровенно ухмыляющийся Казаноков, Кубати уже не узнал. Как раз в это время отец, с рассеянным видом кивнув ему на прощанье, отпустил сына в дорогу. Выходя из шатра, Хатажуков-младший ловил на себе задумчиво-завистливые взгляды присутствующих, и только Джабаги дружески хлопнул его ладонью по плечу.

* * *

С начала побега Алигоко и Зариф опережали своих преследователей на один дневной переход. Когда они достигли источников теплой кисловатой воды в самых верховьях Малки, этот разрыв уже сократился наполовину. Правда, беглецы не предполагали, что погоня так близка. Они вообще не были уверены в ее существовании.

Здесь, среди беспорядочного нагромождения скалистых обломков и абра-камней [184] , омываемых струями ледниковых потоков, Алигоко и Зариф устроили привал.

Был ясный солнечный полдень. Ослепительно-белая громада Ошхамахо сияла торжественно и величаво, заслонив собою полнеба.

Под высоким гранитным утесом бурлили фонтанчики теплой воды, образуя целую речку, выкрасившую свое галечное ложе в цвет ржавого железа. Чьи-то терпеливые руки сделали широкое углубление в русле ручья. Купаясь, тут можно было сидеть по горло в целебной воде. Именно этим сейчас и занимался Шогенуков. Он блаженно щурился и часто окунал в воду запаршивевшую голову. Жизнь ему вдруг показалась прекрасной, как этот яркий безоблачный день, как безупречная небесная лазурь, как сверкающие снега Горы Счастья — Ошхамахо.

И взыграла, и настроилась на песенный лад его заскорузлая, покрытая гнойной коростой душа. Не в такой ли денек, размышлял Алигоко, собирались на ежегодное санопитие боги и на вершине Ошхамахо, в гостях у Псатхи, пировали вокруг бочки с божественным напитком? Не в такой ли денек они пригласили к себе в гости прославленного нарта Сосруко, чтоб удостоить его рогом божественного сано, а он не растерялся и сбросил с горы бочку с пьянящим питьем и семенами. Растеклось сано по земле древних адыгов, семена дали всходы — и повсюду выросли гроздья удивительных ягод. Сатаней первая догадалась, что с ними надо делать. Положила их в бочку да придавила абра-камнем. Ягоды дали сок, который затем взбунтовался и вышвырнул камень из бочки. И тогда все нарты узнали вкус напитка богов. Только где теперь это сано? Зачахли чудесные лозы, как и вера в старых богов… На ту сторону хребта, к грузинам и мудави, попало, наверное, гораздо больше семян сано, чем сюда, на север. Зато Шогенуков-пши купается сейчас в воде,

184

камень циклопических размеров из кабардинской мифологии

называемой в древности нарт-псыана, нартовская вода-мать, а теперь — нарт-сано, напиток нартов.

Мрачный Зариф сидел на камне рядом и, нетерпеливо почесываясь, дожидался своей очереди: лезть в одну лохань с князем он не имел права.

Наконец Алигоко вышел из воды и стал одеваться. Зариф попросил его отвернуться: был невероятно стыдлив. Шогенуков презрительно осклабился и повернулся спиной. Он знал, что все громадное тело Зарифа покрыто густыми черными волосами.

Князь оделся. Услышав, как его уорк, вкусно урча, плюхнулся в теплую речку, подошел и сел на тот же камень, на котором сидел Зариф.

— Успеть бы сегодня перевалить в Баксанское ущелье, — сказал Алигоко. — Тогда завтра мы сможем обогнуть гору Чегет и подняться на перевал Донгуз-Орун.

— Моя лошадь повредила копыто. Медленно ехать придется, — отозвался уорк.

— Я должен ехать быстро! — капризно заявил князь. — Что, если за нами гонятся?

— А как же я? Ведь я — рукоять твоей сабли и дуга твоего лука!

Князь насмешливо сощурился:

— Что толку от твоих красивых слов, если нету на тебе штанов?

— Уо, князь! Я вижу, целое и половина друг друга уже не узнают? Кстати, только что и на тебе штанов не было.

— Ты, я вижу, слишком поумнел с тех пор, как получил по темени от маленького князя Хатажукова. — Алигоко не мог удержаться от того, чтобы не дразнить приспешника, хотя и помнил поговорку: «Наступишь собаке на хвост — укусит».

Ответ Зарифа был убийственно неожиданным. Хлопнув широкой ладонью по воде, уорк рявкнул со злобой:

— А он и не князь вовсе! Алигоко опешил:

— Как… что ты ска… п-повтори!

— И повторю. Этот твой Кубати — не сын Хатажукова. Вот!

— А чей же сын?

— Рабыни — унаутки. И отец его был унаут.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?! — визгливо заорал князь.

Зариф пополоскал горло и выплюнул воду изо рта.

— Мне никто не говорил, я сам услышал. Когда твои наемники шарили у Кургоко в доме — панцирь воровали, я лежал в дальнем углу сада и ждал их. Вот!

— Что «вот»? Говори дальше!

— В сад пришла старуха, странная такая. Орехи подбирала и сама с собой разговаривала. — Зариф сморщил свою образину и запищал, подделываясь под старушечий голос:

— Хадыжа все знает, все-е-е знает. Никто не знает того, что Хадыжа знает. Правильно я говорила, что мальчик лучше всех. Ни один княжеский сын и седьмой его доли не стоит! Славненький Кубати! Все думают, что ты сын Кургоко, а ведь тебя последняя унаутка родила! Жена Кургоко от родов скончалась, но ведь и ребеночек ее тоже помер! А кто, как не хитрая Хадыжа да еще одна женщина, принесли и подложили другого ребеночка, в самой бедной хижине рожденного? Отец его, тоже унаут, еще раньше…

— Что еще раньше?