Страшен путь на Ошхамахо

Эльберд М.

— Не знаю. Ушла старуха. И орехи унесла.

— Подавиться бы тебе этими орехами! Больше ничего не слышал?

— Нет. Отвернись, я вылезать буду.

— Подожди! Почему раньше ничего не рассказывал?

— А зачем?

— Дурак!

— Клянусь этим железом, князь, я всегда служил тебе, как верный пес, а вместо щедрого вознаграждения…

— Дважды дурак! Теперь не жди никакого вознаграждения. Коровью лепешку на твою дурацкую голову!

— Отвернись! Дай мне одеться! — заревел уорк.

В глазах Зарифа Алигоко прочел нешуточную угрозу благополучию

своего дальнейшего путешествия и похолодел от страха. Этот буйвол может покалечить или убить совсем, а то, что ограбит, бросит в горах без коня и вернется в Кабарду,

— это уж точно. Однако князь быстро сумел взять себя в руки и выхватил пистолет. Зариф охнул и погрузился с головой в воду. Нет, убивать Зарифа князь не собирался (он еще ни одного человека в жизни не убил); прогремел выстрел — и между камней забилась в предсмертных судорогах лошадь Зарифа. Когда уорк вынырнул, он увидел, как Шогенуков, подхватив его, Зарифа, одежду, бежит к своему, коню. Зариф еще не успел отдышаться, а князь был уже в седле.

— Говоришь, одеться, скотская морда?! Нет, не скоро ты теперь оденешься!

Уорк, преданный столь бессовестным образом, горестно завопил, словно медведь, попавший в капкан. Алигоко издевательски помахал ему рукой и неспешной рысцой отправился в путь. Вслед князю неслись проклятья. Зариф даже выскочил из теплой купели, пробежал несколько шагов, но вдруг непонятный ужас охватил его душу, и он вернулся и снова сел в воду. Тут он сразу успокоился и даже заулыбался. Потом плюнул в ту сторону, куда ускакал князь, и прошептал:

— Все равно он меня не увидел. — Бедняга решил, что теперь самое для него главное — это чтоб ни одна живая душа его не видела.

Он важно покивал толовой и, еле шевеля губами, спел песенку, слышанную от бабушки еще в детстве:

Кошке мясо не досталось, Но у кошки гордый вид: Я б его и есть не стала — Очень уж оно смердит.

После этого в голове у Зарифа что-то тихонько скрипнуло, и он начисто забыл человеческую речь.

* * *

Сведения Нартшу оказались верными. «Шакальи следы» стали попадаться в тот же день.

Еще до первого привала они встретили пастуха, гнавшего небольшое стадо коров с высокогорных пастбищ в одно из нижних поселений. Вчера перед заходом, солнца он видел издали двух всадников, направлявшихся в верховья.
–

— Думаю, один из них был Алигоко Цащха, — уверенно заявил пастух.

— Почему так думаешь? — спросил Канболет..

— Так ведь я из тех, у кого утроба всегда пуста, зато уши полны слухов, а рот

— новостей, — усмехнулся пастух. — А слухи — это такие птички, которые летают быстрее ласточек. Татар побили — мы обратно со скотом возвращаемся. Изменник Алигоко с татарами не сбежал и в плен не попал — куда ему еще деваться? Он это был. Больше некому. Перевал в Сонэ [185] отсюда недалек — всего три дневных перехода.

185

каб. — Сванетия

— Для кого три, а для кого два, — недовольно проворчал абрек.

— Ты прав! — согласился Тузаров. — Надо поторапливаться.

Дорога проходила по сказочно красивым местам. Извивалась причудливо по боковым склонам, ныряла в лесистые урочища, вырывалась на сенокосные пологие холмы, где летом вставали травы по грудь человеку; пересекала мелкие ручьи, поросшие по берегам непролазными зарослями облепихи, шиповника и барбариса; карабкалась по каменистым уступам, под которыми утробно ворчала Малка. Дорога вела туда, где бирюзовый свод небес опирался на бесконечную зубчатую стену Главного Кавказского хребта, а перед стеной могуче Возвышался двухкупольной сторожевой башней неприступный Ошхамахо, или, на языке Ку-анча, Мингитау.

Предзакатное солнце уже тронуло снега Эльбруса червонной позолотой, когда всадники приближались к теплым источникам нартсано.

— Скажи, Нартшу, — нарушил долгое путевое молчание Кубати, — а как там этот старый шоген?

Они спускались по крутой тропе к речке и ехали медленно.

— А-а… Похоронили мы его, бедного.

— Жаль. Хороший был старик. Интересный очень.

— Последний шоген, — вздохнул Нартшу. — Жарыча над ним какую-то русскую молитву проговорил. Так что, думаю, на том свете наш Иуан не пропадет.

— Болтаешь тоже! — притворно рассердился Жарыча, хотя было видно, что он прячет в кудлатой бороде довольную ухмылку.

— Стойте! — крикнул Канболет. — Что это такое? Смотрите же!

— Лошадь валяется… — удивленно протянул Куанч и сразу же заорал, обрывая самого себя:

— Аланлы! Вон бежит, бежит!!

Да, Тузаров имел в виду не лошадь, а голое волосатое существо, которое, прыгая по камням и прячась за огромными валунами, улепетывало подальше от источника.

Существо добралось до противоположного берегового склона и скрылось в густом кустарнике, издав на прощанье жуткий тоскливый вой.

Ошарашенные всадники остановились возле убитой лошади.

— Это конь Зарифа, — определил Кубати. Жарыча спешился и стал снимать седло с мертвого животного.

— Кажется, я понимаю, что тут произошло, — засмеялся Нартшу. — Врун вруну не поверил и, пока тот нежился в теплой воде, забрал его одежду, оружие и смылся.

— Правильно, — подтвердил Канболет. — Кабан на собаке злость вымещает… Жарыча, ты готов? Тогда двинулись дальше.

* * *