Страшные сказки для дочерей кимерийца
Шрифт:
— Смотри, что у меня есть! — сказал Селиг заговорщицким тоном равнодушно сидящей на скамейке девочке и вывалил перед ней прямо на лавку содержимое ларчика.
***
Он был даже еще противнее, чем вчера.
Те же масленые глазки, те же слишком красные и вечно мокрые губы под реденькой щеточкой усиков, та же напомаженная и завитая бороденка, тот же противный кидарис на обритой налысо голове. Тот же нарочито бархатный голосочек, превращающий самые простые слова в то, о чем взрослые мужчины при женщинах обычно не говорят, а при детях — тем более. Но вчера
Лайне сидела на лавке, там, куда ее посадила охающая служанка, и смотрела на разложенные по темному дереву украшения.
— Смотри, какие они красивые. Они очень дорогие! Любая девочка будет рада носить такое. Нравятся? Смотри, как блестят! Ты меня понимаешь? Хочешь, я тебе что-нибудь подарю?
Лайне молчала, продолжая глядеть прямо перед собой. Сперва она молчала в надежде, что, если не будет разговаривать с этим противным донельзя шемитом — да и вообще не будет его замечать — он обидится и уйдет. Но теперь она молчала по другой причине.
Она думала.
Вспоминала, анализировала, просчитывала возможные варианты. Это ужасно напоминало разбор одной из партий «королевской забавы», которые так любил устраивать отец длинными зимними вечерами, когда в насквозь продуваемых залах огромного замка нет более уютного местечка, чем кресла перед камином в его кабинете. И уж, во всяком случае, было это занятие намного более интересным, чем просто сидеть на подоконнике и тупо смотреть в окно.
Этот рыхловатый ухоженный шемит, весь увешанный драгоценностями, словно витрина ювелирной лавки, ей не нравился. Но это было бы еще полбеды, хотя и не случалось такого, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, ей начинали бы так вот сильно не нравиться люди хорошие.
Гораздо важнее было то, что и она ему тоже не нравилась.
Не просто не нравилась — она была ему противна. Его просто перекашивало от омерзения, когда он вчера был вынужден рядом с нею провести недолгое время, потребовавшееся Атенаис для того, чтобы выйти из душного пиршественного зала проветриться. Его и сегодня корежило. Может быть, чуть послабее, но корежило точно. Может, притерпелся за ночь или же просто чуть лучше держал себя в руках.
Она не обиделась вчера. И не пыталась отыскать причину подобной неприязни — как не пыталась ранее понять, почему баронесса Ользе терпеть не может лягушек. Просто приняла как данность, что вот этот человек относится к ней самой приблизительно так же, как тетя Ингрис — к маленьким и голосистым болотным певуньям, с их очаровательными выпуклыми глазками, с их прекрасными тонкими пальчиками, с их обворожительно гладкой зелененькой шкуркой в меленькую черную крапинку, которую так и хочется погладить.
Она не была уверена, что этот тип даже имя ее запомнил. Вчера, во всяком случае, с ней он так и не заговорил ни разу, все вокруг Атенаис выплясывал. Да и сегодня разговаривал так, как разговаривают взрослые с совсем маленькими и ничего еще не соображающими младенцами. Разве что не сюсюкал и не предлагал сосу, сверченную из мягкой тряпочки со сладким мякишем внутри.
Хотя он — не нянька, он, наверное, и не знает, что это такое. Да и вообще, детей он, похоже, не очень-то любит, а ее саму считает как раз таки глупым и ни на что не способным ребенком. Было бы куда более естественным, если бы он, не обнаружив в комнате вожделенной Атенаис, просто бы ушел. Так нет же.
Сидит. Смотрит на Лайне, растягивая влажные губы в фальшивой улыбочке. Разговаривать даже пытается. А во взгляде его при этом такая муторная тоска — противно, мол, а что делать?! надо… — что просто пожалеть хочется бедолагу.
Интересненько…
И зачем это ему так жизненно необходимо втереться к Лайне в доверие? Чтобы замолвила словечко перед старшей сестрицей? Чушь собачья. Любой из слуг с удовольствием насплетничает о том, насколько недружно живут между собой дочери великого Конана. А этот высокородный шемитский хлыщ совсем не похож на человека, который готов предпринять решительное наступление без тщательной предварительной разведки или хотя бы самого поверхностного разговора с чужими слугами…
Стоп.
Дочери. Великого. Конана…
Вот именно!
Ему не Лайне нужна. И даже, похоже, что и не Атенаис. Бедняжечка. А она-то, дурочка, вчера просто таки таяла под его взглядами, то-то будет ей огорчение! Ничего, не помрет. Зато будет наука на будущее. Научится разбираться в людях, а не просто глазками хлопать. А то ведь сейчас ни о чем не думает, одни реверансики да ужимочки в голове. И уверенность, что все так и будут выплясывать вокруг, стоит лишь ей улыбнуться. Она и этого, хитровыделанного, наверняка тоже считает очаровательным — и очарованным. А ведь ему между тем она совсем не нужна.
Ему нужен король-отец.
Вернее — ненавязчивый и естественный подход к неприступному и великому правителю всей Аквилонии. А что может быть естественнее, чем дочка, представляющая и рекомендующая любящему папе своего нового взрослого друга?..
Ах ты срань какая!
Глава 6
Маленькую девочку всякий обидеть да обмануть норовит, и ведь вполне могло бы сработать! Атенаис бы так ничего и не поняла, у нее мозги иначе устроены. Все и всегда ее обожают, стоит ей разок-другой хлопнуть ресницами — и весь замок валится к ее ногам без единого выстрела. И она крепко уверена в том, что все именно так и должно всегда быть. Ей бы в голову не пришло спросить себя — а чего это вокруг нее увивается типчик, которому она неприятна? Более того — и в самом страшном сне ей бы никогда не примерещилось, что она может быть кому-то неприятна! Ну, кроме разве что своей младшей сестрицы.
Не повезло тебе, дяденька, что не на ту из сестер ты сегодня нарвался…
***
Лайне медленно улыбнулась, опуская глаза на раскиданные по лавке украшения и пряча тем самым разгоревшийся в них нехороший блеск. Что же ты, дяденька, — такой большой, а правил взрослых игр совсем-совсем не знаешь? Зря. Потому что одно из этих правил гласит, что во взрослые игры, дяденька, куда сподручнее играть вдвоем!
Во всяком случае — интереснее.
— Вот и умница! — Хлыщ с видимым облегчением перевёл дух. — Правда, красивые штучки? Такие блескучие… это колечко, его на пальчик надевают, но тебе оно велико будет. Это — гребень, им волосики расчесывают. Смотри, какой гладенький… потрогай пальчиком, не бойся. А вот это — брошка, ее прикалывают…
Если и было что-то, что нравилось Лайне меньше общества жеманной старшей сестрицы, то вот это оно самое и было — когда с ней разговаривали так, словно она несмышленый ребенок, еще даже и речи-то человеческой толком не понимающий. «Сюси-пуси, в поле гуси, а я гУсей не боюси…» Вечная трагедия младшеньких и любимых, им предстоит до самых Серых Равнин оставаться младшенькими. Да только вот Лайне была не из тех, кто будет безропотно молчать и терпеть подобное обращение. И способ борьбы был у нее давно уже выработан.