Страшные Соломоновы острова
Шрифт:
Я, вспомнив про свой козырь и напуская на рожу максимум безразличия, полез в карман и, доставая из него пакетик с недавней находкой, сказал:
– Хеля. От нашего столика - вашему. Пока вы тут с грибами сражались, мне там, на бережку, на лопату презабавная муля прыгнула. Женский оберег - "утиные лапки". Ранние карелы, приблизительно двенадцатый век. По моему глубокому убеждению, раньше люди гораздо больше нашего понимали в тонких материях. И прекрасно осознавали, изготавливая такие вещи, что это не просто украшение. И самое главное - вкладывали душу. Любой ювелир средней
Хеля привстала и приняла на ладонь подарок. Полюбовалась задумчиво и испытывающе посмотрела на меня. Может, мне показалось, но в глазах ее блеснула крошечная слезинка.
– Иди сюда, гаденыш. Целовать буду, - услышал я и, почувствовав ее руки на своих плечах, утонул в Поцелуе Женщины.
Потом была секундная темнота в глазах на грани обморока и явственный звон в голове. Как школяр, право слово.
– О-о-о!
– услышал я восторженный и явно завистливый рев друзей и, потихоньку приходя в себя, рухнул назад, на пенку.
– Видел бы ты сейчас свою рожу, старый, - сокрушенно покачал головой Димыч.
– А может и хорошо, что не видел. А то закомплексуешь еще. Лечи тебя потом.
Потихоньку мы угомонились, и сразу стал слышнее треск горящих сучьев, гудение языков пламени, жадно облизывающего смолистые, сахарные поленья...
Тишина.
Я смотрел на лица друзей и в который уже раз поражался, как отсвету костра удается так четко, контрастно высветить на них мельчайшие оттенки настроения, ход мыслей. Как незаметно сползли с этих на удивление родных лиц прикипевшие, казалось, навечно привычные маски однажды выбранного образа, столь необходимого в недавней, городской жизни.
Магия огня. Древняя и потаенная, очищающая и обжигающая одновременно. Ну какие тут найдешь слова? Только вздохнешь обескуражено, осознавая свое бессильное косноязычие, и намекнешь Димычу взглядом: "Давай брат, не тормози. Наливай".
Налил. Молча выпили... Хорошо.
– Ребята. Я не знаю, как будет правильно, но мне столько хочется спросить, - начал чуть сконфуженно Дитер и взглянул на нас с Димычем.
Мы кивнули поощряюще.
– Мои вопросы, возможно, покажутся сумбурными, где-то нетактичными. Но я буду стараться быть предельно искренним, а это, оказывается, не так просто, - затянул он опять.
– Дитер, хорош напрягаться. Говори как есть, не парься, - цыкнул Димыч зубом и философски взвесил бутылку в руке.
– Ну, хорошо. Я - немец. Живу в Германии. Хорошо знаю и люблю свою страну и свой народ. Я европеец по факту и по мироощущению. Мне понятна и прозрачна разница в менталитетах других европейских народов как фактор индивидуальности. Но мне очевидна и наша общность, которая много на чем замешана. Здесь, сейчас я тоже общаюсь с европейцами по факту и по мировоззрению. Ну, я так думаю, во всяком случае. Но полное ощущение, что вы не отсюда, а с другой планеты. Европейцы с Марса, например. Вы и здесь, и не здесь. Я сейчас не о пресловутой "русской загадке". Это уже давно
– Ну, пока ты формулируешь, скажи, пожалуйста, - вклинился Димыч.
– Вот ты - человек, европеец. Так? Так. Скажи-ка мне, мил человек, что есть в тебе самое ценное? Буквально одним-двумя словами. Можешь?
Дитер удивленно приподнял брови, недоумевая.
– Вопрос поставлен некорректно. Требуется уточнение. Ценное в какой сфере? Профессиональной, интеллектуальной, духовной... Мне надо подумать. Это очень неожиданно.
– Все ясно, - вздохнул Димыч и повернулся ко мне.
– А у тебя?
Я даже не думал, как-то вырвалось само по себе:
– Душа.
– Вот и вся разница, морда твоя европейская. А то заладил, понимаешь: Марс - не Марс, здесь - не здесь...
– удовлетворенно забулькал напарник "кедровкой" по стопкам.
И огорошил немца еще одним тестом.
– Ну-ка, прикинь. Вот шлялся ты где-нибудь вдали от своего фатерланда лет эдак пятнадцать. А еще лучше - сидел где-нибудь в Азии за контрабанду, например. Неважно. Истосковался по родным берегам - спасу нет. И вот ты дома. Какое будет твое первое желание?
– и настырно уставился на немца.
Тот заерзал.
– Димыч, пойми. Я не умею отвечать на такие вопросы экспромтом. Они слишком глобальные. Или интимные. Мне подумать надо. Ну, не знаю... Может, посидеть на ступеньках своего дома, зайти в любимое кафе... Нет, не могу вот так сразу, - взмолился Дитер.
А Димыч все наседал.
– Нет, сокол ты наш задумчивый. Думать тут не надо. Нужно просто сказать. Или скучать не приходилось?
– додавливал экзекутор. И, потеряв терпение, снова спросил у меня: - А твое какое будет первое желание?
Я помолчал, представляя себе соответствующую картинку. Почувствовал легкий озноб.
– Не скажу, что точно сделаю, но первое желание будет - выйти в поле, рухнуть в траву, прижаться к земле всем телом и говорить с ней... Наверное, так, - и встряхнулся, отгоняя наваждение.
А Димыч раздавая стопки, довольно проурчал:
– Вот и вся разница. Какие мы на фиг европейцы, если у нас земля живая? Если душа к ней сама тянется. Понял, менталитет ты наш импортный? На, накати, урюк, - и протянул ему дринк.
Дитер, как в забытьи, выпил. Мы тоже.
– Я попробую помочь Дитеру. Мне тоже очень многое хотелось бы услышать от вас, - подала голос Хелена, все это время с неослабевающим вниманием слушавшая наш разговор.
– Скажите, почему в вас нет страха? Поясню. Основополагающим чувством типичного европейца является страх. В этом мало кто признается, но это так. Мы очень ценим тот уровень жизненного комфорта, который нас окружает, и очень боимся его потерять.
И каждый из нас предельно четко осознает, что эта удобная, привычная жизнь - не навсегда, а только до тех пор, пока ты можешь оплачивать свои счета. А существование вне этих привычных удобств, потеря достигнутого статуса - внушает ужас. И не отпускает ощущение зыбкости и ненадежности. Даже враждебности этого мира к тебе.