Страсти по Фоме. Книга 1
Шрифт:
— Приготовься, сейчас выходим! — прозвучало у него в голове.
Краски стали резко сгущаться, и Фома, успев различить приближающуюся площадку в калейдоскопе меняющихся цветов, сгруппировался…
Они стояли под замком, точнее, под скалой, на которой был выстроен замок. Вблизи он казался еще более отчужденным из-за своей готической устремленности вверх, высокомерный, холодный, серо-черный. Над одной из башен развевался желтый флаг с пятью или шестью голубыми кольцами.
— Олимпийская деревня! Неизвестные миру спортсмены-отшельники организовали кузницу рекордов Гиннеса. Что дальше? — спросил
Доктор молчал, закрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то.
— Может, просто пойдем и поздороваемся? Скажем, что странники, да, собственно, так оно и есть!
— Плохой фон, — проговорил Доктор. — Не думаю, что здесь жалуют странников.
— Ну хотя бы крышу над головой — обсушиться! Не мокнуть же тут!..
Ветер у подножья башен утратил ураганный напор, но дождь изматывал своим ледяным постоянством. На них не осталось сухой нитки…
Когда они подошли к сторожке возле ворот, смотритель в монашеском клобуке уставился на них, как на привидения. Лицо его, похожее на львиное, со страшно расширенными глазами, не вмещало всего удивления и нижняя челюсть слегка отвалилась, увеличивая емкость лица.
— Согреться, обсохнуть, люди добрые! — объяснил Фома, обстоятельно поздоровавшись с безмолвной физиономией.
Бесполезно. С нижней губы уже потекла слюна, а смотритель так и не пришел в себя.
— Может, немой? — спросил Фома у Доктора, и снова обратился к сторожу:
— Холодно, дождь!.. — Теряя терпение, он обнял себя и показал вверх: мол, каплет, дубина!.. Где братское милосердие и гостеприимство?..
Ворота холодно высились над ними и ни души вокруг, кроме этого Ричарда Львиное Рыло.
— Вы откуда взялись? — наконец услышали они голос, исполненный того же удивления, что и физиономия.
Действительно, из сторожки подход к монастырю просматривался в обе стороны, поэтому появление кого-либо перед сторожкой незамеченным рассматривалось, как явление нематериальное и злонамеренное. Фома не стал выдумывать, показал на пропасть.
— Вчера упали, — пояснил он открытому рту. — Нам бы обсохнуть!
Но эта информация никак не вмещалась в квадратную голову смотрителя. Появление из пропасти, по видимости, совсем не предусматривалось его конфессией и, следовательно, было ересью или бесовщиной.
— Это невозможно! — вскричал он, зябко кутаясь от их рассказа в серо-коричневый балахон.
— А мы с трудом, — согласился Фома и напомнил. — Обогреться бы, а, добрый человек?
— Не велено! Идите откуда пришли! Ходют тут всякие!..
Фома пытался объяснить что-то про собаку, которую хозяин… про милосердие и погоду, про то, что в конце концов, не монашеское это дело отказывать в приюте бедным сирым странникам, но смотритель захлопнул окошечко, оставив только две бойницы с боков, из которых дорога просматривалась на добрые полкилометра.
— Эй, дядя! — удивился Фома. — Я сейчас…
— Не надо! — остановил его Доктор. — Сюда идут…
К воротам приближалась повозка в сопровождении шестерых человек, тоже монахов, судя по балахонам с капюшонами. Маленькая худая кляча с трудом тащила груженую повозку и та скрипела изо всех сил, словно помогая лошаденке сделать очередной трудный шаг и одновременно визгливо извиняясь. Дорога забирала все круче вверх и
Смотритель тоже увидел неспешную процессию и вышел из будки, подозрительно косясь на Доктора и Фому. В руке у него, как бы случайно, была недвусмысленная дубина. На всякий случай он еще угрожающе ворчал что-то себе под нос, как сторожевой пес.
Обменявшись с прибывшими несколькими словами, сторож пропустил их, открыв ворота ровно настолько, насколько нужно было телеге. Прибывшие монахи молча протащили повозку мимо сайтеров, не удостоив их взглядом, нахлобучив капюшоны до самого носа, только кряхтя от усилий при глубоких выбоинах в крутом подъеме. На повозке лежал укрытый до подбородка худой и изможденный человек с белыми губами и с совершенно мертвыми глазами — больной. Это было видно по дыханию — прерывистому и неглубокому. У больного были ослепительно седые волосы, брови и ресницы…
Ворота закрылись, смотритель быстро юркнул в свою будку.
— Странные монахи! — сказал Доктор.
— Я и говорю, какие-то совсем не братья во погоде!
— Придется посмотреть, что они так прячут, что совесть потеряли?
— Как?
— Так же, — пожал плечами Доктор.
— Что — и через стены можно?
— Можно. Пошли отсюда!..
Подножье замка имело отрицательный уклон, поэтому леденящий дождь хлестал не так сильно, здесь было даже несколько деревьев с кустарниками. Они обошли скалу, ища по приметам Доктора наиболее удобное место для проникновения.
— Вообще-то, все равно, — пояснил он, — но не хочется возиться с большим массивом, поэтому лучше выбрать стену потоньше.
— А в чем принцип? Я не помню, чтобы нас этому учили. Я что-то пропустил?
— Нет, это наше фирменное — оборотневское, долго объяснять.
— Ничего, пока выберем место… Это же ноу-хау, Док! Неужели у тебя нет желания поделиться — авторского зуда?
— Я не тщеславен.
— Тогда тем более, давай, не тщись!
— Ну, если схематично, то это выглядит так… К терминам не придирайся, они условны, я еще сам не все до конца прояснил. Представь себе полотно, это Вселенная, в полотне нить — это отдельная реальность, пространство с отдельными законами: физическими и метафизическими. Эту нить состоит из множества ворсинок — понятийных пространств, поскольку каждому миру имманентны определенные понятия. Нужно только вычленить объем данного понятия и ты в состоянии создать понятийное пространство. Это индивидуальные пространства, поскольку индивидуальны ощущения объема понятия и его нюансов…
— Когда тебе нужно преодолеть препятствие, ты вычленяешь в нем понятийное пространство, в котором отсутствует понятие материального… и проходишь. Материальные объекты при этом не исчезают, они существуют, но обозначены другими понятиями и ощущениями. Только проходя через твердое, ты ощущаешь пространство более вязким и плотным, нежели прыгая через пропасть. Этот принцип отличается от телепортации, он менее энергоемок и менее заметен, с точки зрения структурных изменений всего пространства. Для стороннего наблюдателя ты не исчезаешь совсем, остается эфирный след, но отражатели, настроенные на быстрое и грубое перемещение, на него не реагируют.