Страсти по Фоме. Книга 1
Шрифт:
Помощник-секретарь, извинившись, оставил их. Фома рухнул на скамью, думая об одном: отключиться хоть на пару минут.
— Док, и тебе советую, — пробормотал он.
Доктор отмахнулся. «Железный он, что ли?» — вяло подумал Фома. Он никогда не видел, чтобы Доктор уставал или проявлял усталость, кроме как в Открытом мире, где, собственно, проявлялась не усталость, а, скорее, его осторожность.
Помощник советника что-то сказал благообразному старику и тот исчез. Послышался какой-то шум, выкрики, музыка и снова стало тихо, словно открылась и закрылась дверь.
Фома рассматривал низкие своды зала, мозаику и гобелены. Колеблющееся пламя свечей на конторке говорило о
— К сожалению, его величество не может сейчас вас принять, — услышали они от подошедшего секретаря.
— У него дела поважнее, мы слышали, — согласился Фома, намекая на разудалую музыку. — Теперь мы можем отдохнуть?
— Нет, — покачал головой Танер. — Его превосходительство поручил мне провести вас в его кабинет и там подождать его.
— И как долго нам ждать? — не унимался Фома. — С гостями так не обращаются, любезный господин секретарь!
— Недолго, господа, — пообещал тот. — Следуйте за мной…
Это был небольшой рабочий кабинет: бюро, стол, диваны вдоль стен и тоже никаких окон, одни портьеры и мерцание свечей.
— Его величество благодарит вас за то, что вы сделали для его дома, — сказал секретарь, когда дверь за ними закрылась; тон его, да и весь вид были немного рассеянными.
Не спрашивая разрешения, Фома с размаху плюхнулся на кожаный диван.
— А что мы сделали для его дома? — спросил он, вальяжно развалившись. — Мы тут столько всякого насовершали!
Помощник уселся за массивный стол.
— Имя Джофраил вам что-нибудь говорит? — спросил он, перебирая какие-то бумаги.
— А-а, вы об этом! — разочарованно протянул Фома. — Мы здесь не причем!
— Как не причем? — удивился помощник.
Фома уже забыл несчастного громилу за калейдоскопом событий, да и не считал своей заслугой то, что сделали куклы. Зато куклы снова неприятно встали перед глазами, чертовы образины! Чертов Док! Теперь уже совершено ясно виделось, что куклы поступили в трактире нелогично, вопреки формуле: враг моего врага — мой друг. Они вели себя, скорее, как хищники-роботы, разрывая все, что попадается на пути. Он должен был отследить эту странность, куклы логический инструмент, управляемый, им неизвестен инстинкт зверя, — и раскусить Доктора еще у себя в квартире. Все это запоздалым сожалением пронеслось в голове у Фомы и осело в завалах памяти среди других нелепиц и странностей, происходивших с ним последнее время.
Вслух же он чуть не высказался в том духе, что это вовсе не их дело и благодарность короля не по адресу, но вовремя прикусил язык.
— Он сам на нас напал! — пояснил Фома. — Совсем голову потерял: нападать на странствующего рыцаря во время обеда!
— Вам это возместится, — усмехнулся Танер.
— Хорошо бы! А я-то думал, опять сироты!
— А что сироты?.. — Помощник советника внимательно посмотрел на него.
— Да что-то больно много их у вас! Вы их специально разводите? Одних постоянно топят, другим дают скрипку вместо пилы или барабана…
На это помощник советника ничего не ответил и надолго замолчал, копаясь в бумагах, возможно, обидевшись за державу. Фома же, воспользовавшись ситуацией, моментально уснул, послав прощальный поцелуй сидящему, как мумия, Доктору. Засыпал он всегда так стремительно, иногда прямо на полуслове, что сам пугался, путая явь со своими видениями. Сейчас он так же, со всего размаху, поменял реальность, даже не заметив этого, только вдруг широко и светло разулыбался чему-то во сне.
Сэр Танер, увидев это, крякнул от возмущения
— Все-таки кофе, господин секретарь, — напомнил тот.
— Да-да… — Помощник дернул за висящий перед ним шнурок сонетки, стараясь больше не глядеть на Фому.
24. Полеты во сне и наяву
А Фоме снилось, что он в сумасшедшем доме, что санитарка у него та самая, единственная, которую он искал всю жизнь, и вот она кормит и поит его с ложечки. А он сидит, слегка связанный по рукам и ногам удобной смирительной рубахой и наслаждается покоем, теплотой и лаской прикосновения ее рук, когда она вытирает ему подбородок и подтыкает подушку.
Фоме казалось, жизнь только начинается, ведь самое большое сумасшествие впереди! Он это точно знал. «Только не говорите главврачу, что вы мне нравитесь! — шептал он. — А то он вас сменит!» «Дурачок! — смеялась тихонько его таинственная кормилица. — Я твой главврач!» Точно, вспомнил Фома, и от этого всего: ее тихого грудного смеха, ласкового взгляда, теплой бурды, что заливалась в рот, — становилось так просторно-хорошо, что он блаженно мычал.
Неожиданно в палату ввели высокого лысоватого человека с усталым, интеллигентным, но безвольным лицом и тот, встав у дверей, робко и сбивчиво стал рассказывать про своего короля, некоего Иезибальда Магнуса, советником которого он являлся с недавних пор. Перевязанная крест-накрест рубахами и исколотая сульфазином и циклодолом публика внимала путанной речи благосклонно, и советник постепенно приободрился, вошел в ораторский раж и речь его приобрела легкость и занимательность баяна…
Изя, по словам советника, рос хорошим мальчиком, прилежным, почитающим родителей, ключника и богов. Омрачало его детство только то, что будучи сыном свергнутого и убитого короля, он постоянно находился в страхе за свою жизнь. Так что детство у него было тяжелым и несчастным, он повсюду сопровождал мать с родичами в их бегстве от мщения воцарившегося на месте отца узурпатора. Так они скитались долгие годы.
Неожиданное спасение пришло от князя Малокаросского, молодого Тувора, дальнего родственника Иезибальда. Тувор в нелегкой борьбе вернул корону и восстановил династию Плоттов, прямым потомком которой был мальчик Иезибальд. Молодой король начал правление страной и все шло хорошо, если не считать некоторых странностей, впрочем, простительных, многим они даже казались внушенными свыше, бого, так сказать, вдохновенными. Молодой король очень любил церковные песнопения и бой часов (любых, от карманных до курантов) и пропадал сутками, следуя от службы к службе в дворцовых храмах, слушая то дьяков с блаженными канторами, то подаренный князем Тувором тяжелый золотой брегет с музыкальной пружиной. К десяти годам он знал наизусть весь церковный канон и драматургию катавасии, чем изумил тогдашних отцов предстоятелей.
— Но, mirabile diktu*, — развел руками советник, — это отразилось на его нраве совсем не послушничеством и благолепием, а наоборот. Теперь, заслышав, что какой-нибудь хоровой мальчик фальшивит в ирмосе, сбивается в стихах псалмов или, не дай круги, в акафисте, тишайший и нежнейший Изя подскакивал к нему и бил массивными часами Тувора — нарушать канон?! От повторного нарушения он приходил в такую ярость, что мог и убить, особенно, если это происходило во время катавасии. Вот такая маленькая странность и скрашивала тихое и мирное начало правления Иезибальда Четвертого Справедливого…