Страстотерпцы
Шрифт:
— Клади еженощно поклонов по тыще да живи, как Христос указал. — Страшного Суда не испугаешься.
— Наш нищий Никанор тоже так говорит. Уж целую неделю в дупле сидит да ещё просит кирпичом заложить дупло-то.
— Монах?
— Монах.
— Гони ты его, Иван Глебыч, искусителя, со двора, — посоветовал Аввакум.
— Да за что же?
— Помнишь, что с Исаакием, затворником печерским, стряслось? Роду он был купеческого, торопецкий лавочник. Небось немало скопил грехов, пока в лавке ловчил. Фамилия тоже была для купца подходящая — Чернь. Вот, видно, и решил всё чёрное единым махом с души соскресть. Едва постригся, натянул на себя сырую козлиную шкуру и, войдя в пещеру, велел засыпать дверь землёй. Семь лет сидел безвыходно. Думаешь, пророком стал? Целителем? Самого пришлось от болезней выхаживать, отмаливать, ибо высидел бесов. Явился ему злой дух в образе Лжехриста, а он раскорячился душонкой: мол, ахти, ахти, до святости домолился, да бух сатане в ноги, копыта лобызать. От радости все молитвы из башки вылетели. Крестом, худоба духовная, забыл себя осенить. А такие забывчивые сатане первые друзья. Вволю бесы натешились над гордецом... Два года колодой лежал, до червей в боках... Господь милостив, сподобил Исаакия познать святую силу. На горящую пещь босыми ногами становился, щели закрывал огню... Для затвора, Иван Глебыч, боярский двор не подходящее место. Гони Никанора в монастырь, где есть крепкие наставники.
— Спасибо за науку, — поклонился Иван Глебович. — Матушка на трапезу зовёт, она нашим нищим ноги омывает.
— Всё-то у вас своё! — заворчал Аввакум. — Нищие и те «наши». Чего им у вас, у богатеев, нищими-то быть? Дайте деньжат, землицы, пусть сеют, пашут... Не всякий небось дворянин так живёт, как нищие боярыни Морозовой.
Иван Глебович опустил глаза. Не ожидал такой суровости от духовного отца.
Федосья Прокопьевна и впрямь с лоханкой нянчилась, своими ручками ноги нищим мыла, отирала полотенцем. По ней-то самой уж вши ходили. Как умер Глеб Иванович, ни разу не была в бане. Только женское естество своё после месячных водой тёплой баловала.
Нищих у боярыни в доме жило пятеро.
Принесли щи в большом горшке, ложки. Федосья, Евдокия, Иван Глебович, Аввакум сели с нищими за один стол.
Похлебали, поели каши, пирогов с грибами. После обеда Федосья Прокопьевна сказала сыну:
— Показал бы ты батюшке наших птиц.
— Пошли, батюшка! — охотно согласился Иван Глебович.
Повёл протопопа на птичий двор.
— Нам от боярина Бориса Ивановича достались и соколы, и голуби, да ещё скворцы.
— Скворцы? — удивился Аввакум. — Зачем боярину скворцы понадобились?
— Они все певучие, да ещё и говорящие. Борис Иванович приказал скворцов-то наловить в Большом Мурашкине. Приказ исполнили, а Борис-то Иванович взял да и помер. Так всех птиц на наш двор привезли, моему батюшке, Глебу Ивановичу...
Не думал Аввакум, что птицы могут гневаться не хуже людей.
Две большие липы, и между ними длинная крыша на столбах, и всё это под сетью. Скворцы, завидев людей, взмыли в воздух, орали человеческими голосами: «Здравствуй, Борис Иваныч! Дай зёрен, Борис Иваныч! Пой, скворушка! Пой, скворушка!» Гроздьями повисали на сетке, теребили клювами витой конский волос. Летел пух, пахло птичьим помётом.
— Сколько же здесь скворцов? — изумился Аввакум.
— Тысячи три, а может, и пять.
— Но для чего они?
— Для потехи...
Аввакум посмотрел на отрока жалеючи.
— Что же ты не отпустишь птиц?
— Не знаю... Мы их кормим. Не хуже голубей.
— Отпусти! Лето на исходе, отпусти. Птицам за море лететь. Ожирели небось под сеткой.
— У матушки нужно спросить.
— Ты, чтоб комара на лбу своём шмякнуть, у матушки соизволения спрашиваешь? Добрые дела по спросу уж только вполовину добрые.
— Да почему же, батюшка?
— А потому, что за доброе человек такой же ответчик, как и за злое. Кто делает доброе, тот много терпит.
Глаза у Ивана Глебовича были перепуганные, а нос всё же кверху держал, губы сложил для слова решительного.
— Ну-кася! — схватил косу, стоявшую у сарая, полосонул по сетке, да ещё, ещё!
Тотчас в прореху хлынул живой, кричащий, свистящий поток. Прибежали слуги.
— Снять сети! — приказал Иван Глебович.
Скворцы рыскали по небу. Одни мчались прочь, может, в Большое Мурашкино летели. Другие садились на соседние деревья, на крыши конюшен, теремов, на кресты церквей. И на всю-то округу стоял всполошный крик: «Здравствуй, Борис Иваныч! Дай зёрен, Борис Иваныч! Пой, скворушка! Пой, скворушка!»
Прибежала Федосья Прокопьевна, за нею Евдокия, домочадицы.
— Божье дело совершил твой сын, — сказал Аввакум боярыне.
— Слава Богу, — перекрестилась Федосья Прокопьевна. — Борис Иваныч не обидится... Я всё не знала, что делать со скворушками. А вон как всё просто... Петрович, к тебе сын пришёл, Иван. Фёдор Михайлович Ртищев зовёт тебя о святом правиле говорить.
— Ну так молитесь за меня, Прокопьевны! Фёдор Михайлович ласковый, а сердце ёкает, будто в осиное гнездо позвали.
24
Не многие из окольничих побегут на крыльцо встречать протопопа, а Ртищев опять-таки не погнушался. В комнатах Аввакума ждали архиепископ рязанский Иларион, царёв духовник протопоп Лукьян Кириллович.
Поклонились друг другу, помолились на иконы. Лукьян Кириллович начал первым прю:
— Досаждаешь ты, батька, великому государю. Он тебя, свет наш незакатный, любит, жалеет, а ему на тебя донос за доносом, один другого поганее. Мятеж Аввакум поднимает, учит восставать на церковные власти, просфиры выкинул, теперь вот служебники в Садовниках пожёг.
— Я не жёг.
— Ты не жёг, да слово твоё — огонь.
Лукьян Кириллович человек был красивый. Русая пушистая борода, большой лоб. Такой лоб хитрых мыслей про запас не держит. Глаза карие, строгие, но с лаской.
— Ты, Лукьян, русак, и я русак. Чего нам врать да пустомелить? Никон шесть лет пробыл в пастырях — и шесть разных книг по церквам разослал. В какой из шести благочестие и правда?
— Святейший Никон приказал править книги по писаниям Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, по заветам московских митрополитов Петра, Алексия, Ионы, Филиппа {25} , — вставил твёрдое словечко Иларион.
25
— Святейший Никон приказал править книги по писаниян Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, по заветам московских митрополитов Петра, Алексия, Ионы, Филиппа... — Василий Великий, архиепископ кесарийский (329—379), его сподвижник Григорий Богослов (реже Назианзин; 329—389), Иоанн Златоуст (347—407) — великие отцы и учителя Воеточной церкви, оставившие множество важнейших духовных сочинений, образованнейшие люди своего времени. (Помимо того, что существует день памяти каждого из них, все трое чествуются 30 января — общим праздником трёх святителей.) Иоанн Дамаскин (ок. 675 — до 753), византийский богослов, философ и поэт, завершитель и систематизатор греческой патристии. Главный труд — «Источник знания» содержит три части: «Диалектику», «Книгу о ересях» и «Точное изложение православной веры». Пётр, святой, митрополит всея Руси. Родился во второй половине XIII в. на Волыни. В 1305 г. избран и посвящён в митрополита всея Руси и поселился в Москве, приняв сторону князя Юрия Московского, за что обвинён был его противником Андреем, тверским епископом, но на соборе в Переяславле в 1311 г. оправдан. После смерти князя Юрия помогал Ивану Калите в возвращении Московского княжества. По его совету Калита построил в Москве кафедральный собор во имя Успения Богородицы. Умер в 1326 г. Алексий, митрополит, святой и всея Руси чудотворец (между 1293 и 1298—1378). Родился в Москве, куда его отец, черниговский боярин, перешёл на службу ещё при Данииле Александровиче. В 1355 г. поставлен в митрополиты. О церковно-учительной и книжной его деятельности свидетельствуют его послания и перевод Нового Завета с греческого на славянский язык. Был опекуном малолетнего князя Димитрия (будущего Донского). Имел большое влияние не только в делах церковных, но и политических. Поставил архипастырскую власть в России на небывалую высоту. Строгостью своей жизни приобрёл всеобщее уважение. Иона, митрополит московский (?—1461). Был избран на митрополию собором русских патриархов после смерти митрополита Фотия (1431). Однако в те времена поставление на митрополию исходило от греческого патриарха, а последний утвердил митрополитом епископа смоленского Гервасия. Иона продолжал именоваться наречённым митрополитом до 1448 г., когда собором русских епископов был торжественно поставлен митрополитом московским и всея Руси. Таким образом, со времени Ионы начался период фактической независимости московских митрополитов от греческих патриархов. Иона принимал деятельное участие не только в делах управления Русской Церковью, он усердно помогал великому князю московскому в собирании Руси воедино. Был строгим блюстителем монашеских уставов, благочиния и обряда. Филипп, святой, митрополит московский и всея Руси (1507— 1569), в миру Фёдор Степанович Колычев, из знатного рода Колычевых. В 1537 г. поступил послушником в Соловецкий монастырь, там же был пострижен в монахи. В 1548 г. сделался игуменом Соловецкого монастыря. На соборе 1566 г. при выборе митрополита был указан как главный кандидат на этот пост, однако Филипп условием своего согласия поставил отмену опричнины. И только после долгого понуждения царя Ивана Грозного и епископов согласился не вмешиваться во дворцовые дела и принять избрание. Однако Филипп не смог равнодушно переносить неистовства опричнины и уже на второй год своего вступления на митрополичью кафедру обратился к Ивану Грозному с увещеванием остановить кровопролитие. В 1568 г. царь созвал собор для суда над митрополитом. Вскоре Филиппа ни XI ожил и, отправили в Богоявленский, затем в Староникольский и наконец в Отрочь-монастырь, где в 1569 г. Филипп был задушен Малютой Скуратовым. В 1591 г. его мощи были переведены в Соловки.
— Никон — сатана! — Аввакум плюнул на три стороны. — Все старопечатные книги ваш святейший объявил порчеными, всех святых угодников русских в еретики произвёл. Где он, Никонище, книги-то покупал нас, дураков, на ум наставлять? В Венеции! Вот уж место! Мерзопакостнее не скоро сыщешь. Папежеский блуд в тех ваших книгах, и больше ничего.
— Ты не ругайся, — приструнил протопопа Ртищев. — Давай рядком говорить.
— Давай, господин! Давай рядком. Живописцев, русским не доверяя, Никон выписал из Греции. Посохи у него — греческие, в глаза чтоб лезли. Клобук — греческий. Большой любитель бабам нравиться. Вся Никонова мудрость заёмная, святость чужая... У него если и есть что русского, так руки, коими он душил и гнал православное священство от края до края. Вон как кидал! Я в Дауры отлетел, Неронов — в Кандалакшу, а епископ Павел Коломенский — аж на небо. В срубе спалил честного мужа.