Стражи Красного Ренессанса
Шрифт:
— Куда едем? — спросил Петра Георгиевича, бритый наголо водитель Игнат.
— Мне нужно на Руновский переулок, — сказал Ионов, — но, дружище, поезжай-ка к Царицыно. Хочу на метро прокатиться. А ты свободен на сегодня, время уже вечернее.
— Как скажите, — обрадовался водитель.
Петр Георгиевич, являясь стражем первого поколения, принадлежал к так называемой "Стальной тысяче" — группе влиятельнейших людей Конфедерации. И простые рабочие, офисные клерки, студенты и домохозяйки очень сильно удивились бы, если бы узнали, что с ними
Как-то раз один из журналистов — подхалимов, славословя в адрес Кашина, сравнил его со степным орлом, чьи могучие крылья простерлись над Родиной и защитили от лютого воронья.
— Неужели я похож на дона Рэбу, — удивился Кирилл Константинович, — нет, я, скорее, воробей, который не побоялся склевать таракана из сказки Корнея Чуковского. Пятьдесят лет жалкие насекомые угнетали страну, и управу на них нашли маленькие птички вроде меня, капитана в отставке. Нет, друзья мои, никакой я не орел…
С тех пор в Советской Конфедерации появился новый орден. И именно эта награда не позволяла Петру Георгиевичу, несмотря на близкое знакомство с высшими чинами ТУ ВАСП, желать чего-то большего, нежели кураторство над несколькими звеньями Шестого отдела. Потому что когда-то он склевал своего таракана, который затем поселился в голове старого стража и отныне не давал покоя по ночам в полнолунья. Только однажды Ионов воспользовался своим положением и выбил себе должность в Первом отделе, занимающимся педагогикой. "Серебряный воробей" дозволял совмещать работы.
Профессор вышел на Новокузнецкой. Пересек улицу с тем же названием и минуту спустя оказался на Руновском переулке перед недавно построенным Музеем Либерального Террора. Само грибообразное здание, слепленное из бетона, стекла и металла имело бледно — серый вид, отчего казалось, что оно вырастало прямо из асфальта. У музея не было ни одного прямого угла, а овальные окна походили на гигантские глаза какой-то совершенно нереальной, но в то же время готовой не задумываясь поглотить любого случайного прохожего монструозной биомассы.
"Жутковато", — подумал Петр Георгиевич.
Однако его смущала не только нелепая форма модернистской постройки, но и что-то еще. Подумав, Ионов понял: бугристые неровные стены. Сперва кажется, что это пьяный штукатур как попало наляпал раствор на гладкий стеклобетон. Но присмотревшись, можно увидеть совершенно иное: слепки человеческих лиц. С пустыми глазницами и открытыми ртами. Они будто зазывали посетителей. Или, может, наоборот, пытались предупредить: не входи! Войдешь, тебя переварят, и ты станешь одной из масок на фасаде здания, похожего на вскрывшийся гнойник на теле планеты.
Однако профессор не побоялся — вошел. В холле он обнаружил дочь. Аиша,
— Привет, папочка, — сказала она.
— Здравствуй, дочка, — ответил профессор, чмокнув женщину в щеку.
— Наконец-то, я тебя выцепила.
— Ты так говоришь, как будто мы не виделись несколько лет.
— Еще не хватало! — возмутилась Аиша. — Две недели! Мы живем с тобой в одном городе, и я тебя не видела две недели.
Петр Георгиевич не стал спорить, он просто заглянул в ее глаза и подумал, что она очень похожа на мать, которая, наверное, тоже любила своего папочку, но погибла тридцать три года назад. Впрочем, Аиша выросла в полноценной семье. Профессор был женат и имел двух детей.
— Пап, — бывало, спросит пяти-, пятнадцати- или даже двадцатипятилетняя девочка, — а почему тебе не нравится рассказывать о маме?
— Потому что она умерла, — с неохотой ответит Петр Георгиевич, — и мне тяжело об этом говорить.
— И от нее осталось всего две фотографии?
— Это было страшное время. Тогда многие люди исчезли без следа. И многие базы данных были стерты.
— А какая она была? — спросит Аиша.
— Красивая, умная, добрая, как ты, — ответит профессор.
— А ты ее очень любил?
— Да, я ее очень любил, — обманет Петр Георгиевич.
— А почему тогда вы не поженились?
— Не успели, — снова обманет Петр Георгиевич, — я много позже узнал, что она родила от меня маленькую славненькую девочку. А потом маму убили этнонацисты, а тебя удалось спасти.
— Да, я помню, — скажет Аиша, — меня хватают люди в масках и мне очень страшно.
— Ты не можешь этого помнить, — возразит профессор, — тебе было всего лишь два года.
— А я все равно помню, — заупрямится Аиша.
Тогда Петр Георгиевич поцелует в лоб свою пяти-, пятнадцати- или даже двадцатипятилетнюю девочку и скажет:
— Извини, милая, мне нужно работать, а ты ложись спать.
— Но мы ведь съездим на мамину могилу? — спросит на прощание Аиша.
— Обязательно, — пообещает профессор.
Петр Георгиевич знает, что и фотографии, и могила, и подробности биографии, и любовный роман — на самом деле бутафория. Иллюзорум, созданный для маленькой девочки. И не дай бог ей когда-нибудь узнать правду…
— Пап, с тобой все в порядке? — донесся до профессора далекий голос дочери.
— Прости, милая, я задумался, дела замучили, — Петр Георгиевич осмотрелся и только сейчас заметил, что холл пуст. Стены и потолок покрывали тусклые зеркальные пластины, в одном из углов ютился аппарат, похожий на однорукого бандита из какого-нибудь древнего голливудского фильма прошлого века. Слот — машина являлась единственным украшением комнаты.