Стрингер. Летописец отчуждения
Шрифт:
Мамка лег животом на сук, приложил щеку к шершавой коре. Убаюкивающе пахло смолой. Он закрыл глаза и начал мечтать.
Среди ночи какой-то идиот учинил пальбу. Щедро, не жалея патрон. А потом заткнулся, или заткнули. Бывает. С Мамкой такого не случится, потому что хорошо выбирает укрытие. Разве кровосос или излом полезет на дерево? Конечно, глупость.
Потом дух как с цепи сорвался, метался всю ночь посреди свалки, опять кого-нибудь притопить решил. Мамка духа не боялся. В детстве его водили к гипнотезеру на лечение, но тощий серьезный дядька с козлиной бородкой,
Мрачное смолянистое ничто тянулось противно долго. Митя устал мечтать. В бок размеренно колол мелкий сучок, мешковатый комбинезон тащил вниз, тело требовало движения и никак не хотело довольствоваться ненадежной узкой полоской пространства. Мамка кряхтел и беспокойно ворочался, проваливаясь руками в пустоту. Безумно хотелось сбросить надоедливый карабин, который так и не удалось нормально пристроить. Он начал считать, плотно и навсегда запаковывая минуту за минутой в мусорную корзину жизни. Хватило только на полчаса. Гадкое и тягучее время! Когда хорошо, оно летит со скоростью локомотива, а когда неуютно и плохо, так и липнет, специально замирает. Оно всегда работает против.
– Гули-гули, домик сдули, гали-гали, отодрали. И хозяйку, и козу, только не досталось псу, - повторял Мамка едва шевеля губами дворовую считалку.
До рассвета Митя так и не уснул. Подремал немного, но и того хватило сполна.
Он начал спускаться, когда над горизонтом только показался край продравшего единственный белый глаз солнца. Митя по-настоящему ликовал, почувствовав нежное предрассветное марево. Его невозможно было увидеть, только почувствовать.
Потом с колен встал циклоп, подпалив все вокруг алым. И озеро, и сосны, и Мамку вместе с ними.
Залазить было проще. Теперь нога безнадежно скользила по стволу в поисках опоры. Митя даже сжал зубы от напряжения и совсем перестал обращать внимание на плотно стянувший плечо ремень карабина. Что-то страшно хрустнуло. Предательски, в самый неподходящий момент. Мамка жалобно пискнул. Едва удержался на одной руке, разодрав до крови щеку о шершавый ствол.
Крупная, густо покрытая хвоей ветка полетела к земле. Встретиться с прародительницей ей было не суждено. Леденящий скрежет закончил бренное существование ворохом опилок, тут же подхваченных легким ветерком.
Новенькое что-то.
Мамка испуганно посмотрел вниз, суча по коре ботинками.
Это как же он так вечером разминулся? Воистину все не случайно.
Мите, наконец, удалось обнять ствол и осторожно спуститься, как по пожарному шесту. Только шест, наверняка, гладкий, а сосна не пожелала расставаться без подарка и засадила в запястья несколько заноз.
Мамка непроизвольно зажмурился, когда подошвы коснулись плотно накрытой застарелой хвоей почвы. Он, конечно, надеялся, что ловушка чуть в стороне, но всякое могло случиться. Лучше уж предусмотрительно зажмуриться.
Митя бросился край берега, внимательно отслеживая малейшие колебания воздуха. Везло. Ему в который раз везло. Сначала он хотел сунуться в лощину, а потом забрал направо, к редкому лесочку, оккупировавшему взгорок. Аккуратно петляя между кустами терновника, Мамка добрался до неглубокого оврага, постоял немного на самом краю, а потом решительно спустился вниз. Выкарабкиваться было гораздо сложнее даже потому, что противоположная сторона уходила в гору намного круче.
Хватаясь за жидкие кусты, облепившие склон, Мамка почти выбрался наверх.
– Мама, - пискнул он, когда вырвал с корнем стебель полыни, потерял равновесие и кубарем покатился вниз. По ходу смачно получил затвором по ребрам.
Пришлось начать восхождение с белого листа.
– Знаю, знаю, - сказал вслух Мамка.
Это Зона его предупреждала. Не давала пройти к «ведьминому кругу».
– Но ведь ты же меня отпустишь. Во второй раз. Ну, пожалуйста, - захныкал он, вбивая носки ботинок в глину, - Пожалуйста. Мне очень надо.
Он тяжело выбрался на край. Снял с плеча карабин и повалился в жесткую траву, раскинув в стороны руки. Слепящее утреннее солнце заиграло радужно в глазах, оставляя на зрачках бегающие черные точки. Митя резко перевернулся на живот и замер, стараясь как можно скорее восстановить дыхание.
– Гули-гули… домик сдули, гали-гали… отодрали. И хозяйку… и козу… только не досталось псу…
Мамка знал, как пройти «ведьмин круг», но без ее разрешения соваться туда не следовало. Она позволила.
Он встал, ухватив «болтовик» за цевье, и рысью побежал к лесу. Аномалий можно не опасаться. Здесь их точно не будет.
В лощине началась пальба. Мамка резко обернулся, но ничего не смог разглядеть. Он ускорился, стараясь поскорее скрыться в тени деревьев. Не хватало еще нарваться на неприятности.
Как хорошо, что он туда не полез. Не успел бы. А если бы и успел, то все равно не смог бы быстро найти коридор. Там все слишком напряжено и готово разорваться в любую минуту. Плохое место. «Ведьмин круг» был даже безопаснее, только из него сначала надо как-то выбраться.
Что- то тревожило Мамку, пока он пробирался между густо заросших угловатыми красными листочками деревьев. Неприятный холодок царапал спину и щипал за шею.
«Я здесь не один», - вдруг понял Митя.
От этой мысли противно зашевелились волосы на затылке, высохло во рту, а цевье стало скользким и едва не выпрыгнуло из вмиг промокнувшей ладони. Мамка начал красться, внимательно осматривая дорогу.
Как же так! Кого она еще могла сюда пустить? Все, ведь, сторонятся, слухи мерзкие распускают. А может это какой-нибудь новенький раззява? Новая жертва. Точно. Бьется о стенки круга, а выйти не может. Так и есть! Других вариантов и быть не может.
Мамка остановился, вслушиваясь. Нервно облизал заветренные губы.
Он мог быть вооружен, опасен и… голоден. В одной из книжек Митя читал, что заключенные, бегущие с таежных зон, часто берут с собой «кабанчиков». Случайных попутчиков-сокамерников. Как только они начинают голодать, «кабанчик» из виртуального превращается в реального. Его попросту закалывают и едят.