Структура и динамика психического (сборник)

Юнг Карл Густав

507 Так же, как мы склонны признавать, что мир является таким, каким мы его видим, мы наивно полагаем, что люди таковы, какими они нам представляются. К сожалению, в последнем случае никакая физика еще не доказала несоразмерность между восприятием и действительностью. Хотя возможность грубого обмана здесь во много раз больше, чем при чувственном восприятии, мы все же проецируем – безбоязненно и наивно – нашу собственную психологию на наших ближних. Таким образом, каждый из нас конструирует для себя более или менее воображаемые отношения, которые, по существу, покоятся на подобных проекциях. Среди невротиков часто встречаются случаи, когда фантастические проекции оказываются единственными средствами человеческих отношений. Человек, которого я воспринимаю главным образом через мою проекцию, есть имаго, или же носитель имаго или символов. Все содержания нашего бессознательного неизменно проецируются на наше окружение, и только если мы можем понять определенные особенности нашего объекта как проекции, нам удается отделить их от действительных свойств этого объекта. Если же проекционный характер какого-то свойства объекта не был осознан, нам не остается ничего иного, кроме как пребывать в наивном убеждении, будто это свойство действительно принадлежит объекту. Все наши человеческие отношения кишат подобными проекциями; и если кому не удается уяснить это на своем, личном опыте, пусть обратит внимание на психологию прессы во время войны. Cum grano salis [82] мы всегда приписываем собственные ошибки противнику. Прекрасные примеры тому можно найти во всякой личной полемике. Кто не обладает из ряда вон выходящим самосознанием, тот никогда не увидит свои проекции насквозь, а будет всегда им уступать, поскольку сам разум в своем естественном состоянии предполагает существование таких проекций. Проекция бессознательных содержаний

естественна и является данностью. У относительно первобытного человека она создает то характерное отношение к объекту, которое Леви-Брюль так удачно назвал «мистической идентичностью», или «мистическим со-причастием»¹¹. Таким образом, всякий нормальный и размышляющий о самом себе в рамках обыденной жизни современный человек опутан целой системой таких проекций и привязан ими к своему окружению. Принудительный, то есть «магический» или «мистический», характер таких отношений им совершенно не осознается, по крайней мере, до тех пор, пока все идет хорошо. Но если возникает параноидальное расстройство, то эти бессознательные отношения, по характеру своему проекционные, превращаются в путы, образованные как правило тем же самым бессознательным материалом, который составлял содержание проекций и в нормальном состоянии. До тех пор, пока либидо может использовать эти проекции в качестве приемлемых и полезных мостов для связи с миром, они позитивны и облегчают жизни. Когда же либидо желает пробить себе какой-то иной путь – отчего начинается движение вспять по прежним мосткам проекций, – эти проекции становятся величайшей помехой, какую трудно себе даже представить, потому что они действенно и эффективно препятствуют всякому освобождению от прежнего объекта. Тогда мы оказываемся свидетелями типичной ситуации, когда человек старается – насколько это возможно – обесценить или разнести вдребезги прежний объект, для того чтобы забрать у него свое либидо. Но по причине того, что прежняя идентичность покоилась на проекциях субъективных содержаний, полное и окончательное отделение может совершиться только тогда, когда имаго, которое отражало себя в объекте, будет восстановлено и возмещено субъекту. Это восстановление происходит путем осознания спроецированного содержания, то есть признания «символической ценности» объекта.

82

С долей иронии (лат.).

508 Распространенность подобных проекций, так же как и их проективный характер, никогда до конца не признаются, что является безусловным фактом. При таком положении дел вовсе не удивительно, что наивный разум с давних пор считает само собой разумеющимся, что если во сне привиделся господин X, то этот сновидческий образ, названный «господином X», идентичен настоящему господину X. Подобное допущение всецело соответствует всеобщей некритической сознательной установке, не усматривающей никакого различия между объектом-в-себе и представлением, которое сложилось о данном объекте. При критическом рассмотрении – и этого никто не может оспорить – сновидческий образ имеет лишь внешнее и весьма ограниченное сходство с объектом. В действительности же этот образ есть комплекс психических факторов, который сам себя образовал – конечно же, при определенной внешней стимуляции, – и поэтому он существует в субъекте и состоит, в основном, из тех субъективных компонентов, которые характерны для субъекта и зачастую к реальному объекту не имеют никакого отношения. Мы всегда понимаем другого человека таким образом, как мы понимаем или пытаемся понять самих себя. То, чего мы не понимаем в себе, мы не понимаем также и в других людях. Так уж сложилось, что существующий у нас образ другого человека по большей части субъективен. Как известно, даже близкая дружба не является гарантией объективного знания партнера.

509 Если же, как это делается в школе Фрейда, попросту рассматривать манифестные содержания сновидений в качестве «нереальных» или «символических» и объяснять, например, что сновидение о колокольне в действительности подразумевает фаллос, то отсюда всего один шаг до того, чтобы сказать, что сновидение часто говорит о «сексуальности», но отнюдь не всегда имеет ее в виду или же сновидение говорит об отце, но на самом деле означает самого сновидца. Наше имаго является составной частью нашего разума, и если наши сновидения воспроизводят определенные идеи или представления, то это, в первую очередь, наши идеи или представления, из которых соткана совокупность нашей сущности. Они являются субъективными факторами, которые группируются в сновидениях так или иначе вовсе не по внешним причинам, но из интимнейших побуждений нашей психики, выражая таким образом тот или иной смысл. Целостная сновидческая работа, по существу, субъективна, и сновидение есть тот же театр, в котором сновидец является и сценой, и актером, и суфлером, и режиссером, и автором, и публикой, и критиком. Эта простая истина составляет основу того воззрения на смысл сновидения, которое я назвал интерпретацией на субъективном уровне. Подобная интерпретация предполагает – как подразумевает сам термин, – что все фигуры сновидения есть персонифицированные черты личности самого сновидца¹².

510 Такое понимание сразу же вызывало заметное противодействие. Аргументы одних критиков основываются на наивной предпосылке относительно господина Х., обсуждавшейся выше, аргументы других опираются, скорее, на вопросы принципа: что важнее – «объективный уровень» или «субъективный уровень». Я считаю, что с теоретической точки зрения нет никаких оснований отрицать субъективный уровень. Ведь образ того или иного объекта, с одной стороны, составлен субъективно, а с другой стороны, объективно обусловлен. Когда я воспроизвожу этот образ у себя, тем самым я порождаю нечто как субъективно, так и объективно обусловленное. И для того чтобы решить, какая из сторон в каждом конкретном случае перевешивает, должно, прежде всего, доказать, был образ воспроизведен ради своего субъективного или ради своего объективного значения. Так, если мне снится какой-то человек, с которым меня связывает некий жизненно важный интерес, то напрашивается толкование скорее на объективном уровне, нежели на субъективном уровне. Если же я, напротив, вижу во сне человека, мне безразличного и в реальной жизни далеко от меня отстоящего, то естественнее будет толкование на субъективном уровне. Однако, возможно – и на практике такое происходит довольно часто, – что сновидцу по ассоциации с безразличным ему человеком тотчас приходит на ум некто, с кем он эмоционально связан. Прежде мы могли бы сказать, что малозначимая фигура выдвинулась в сновидении на передний план, по-видимому, для того, чтобы заслонить болезненность какой-то другой фигуры. В таком случае я бы порекомендовал двигаться по естественному пути и сказать: в сновидении, очевидно, та самая эмоциональная реминисценция была заменена безразличным мне господином X., следовательно, толкование на субъективном уровне будет ближе к истине. Разумеется, эта замена в сновидении эквивалентна вытеснению болезненного воспоминания. Но если это воспоминание удается так гладко и легко отодвинуть в сторону, то оно не может быть действительно важным. Сама замена свидетельствует о том, что этот личностный аффект может быть обезличен. Стало быть, я сумел его превозмочь и посему впредь никогда не вернусь в эту личностно значимую эмоциональную ситуацию, осуществив деперсонализацию в сновидении путем простого «вытеснения». Я думаю, что более правильно рассматривать это замещение болезненной фигуры на малозначимую как деперсонализацию ранее личностно важного аффекта. Таким образом данный аффект, то есть соответствующее количество либидо, стало обезличенным, свободным от своей личной привязки к объекту – и поэтому отныне я могу реальный ранее конфликт сместить на субъективный уровень и попытаться понять, в какой мере он является исключительно субъективным. Я хотел бы, для большей ясности, разобрать это положение на одном кратком примере.

511 Однажды я находился в состоянии личного конфликта с неким господином А., в ходе которого я постепенно пришел к убеждению, что он не прав в большей мере, чем я. В это самое время я увидел следующее сновидение: «Я консультируюсь по какому-то делу у одного адвоката; тот требует за эту консультацию, к моему неописуемому изумлению, не менее чем 5000 фр. – против чего я категорически возражаю».

512 Адвокат – совершенно незначащее воспоминание из моих студенческих дней. Однако студенческие годы важны для меня, потому что тогда я участвовал во множестве диспутов и дискуссий. Бесцеремонность адвоката я связал с личностью господина А., а также с продолжающимся конфликтом. Теперь я могу перейти на объективный уровень и сказать: «За адвокатом кроется господин А., следовательно, господин А. требует от меня нечто, превышая всякую меру. Он не прав. Незадолго до того бедный студент просил меня одолжить ему 5000 фр. Стало быть, господин А. подобен бедному студенту, нуждающемуся в помощи и некомпетентному, ибо он только начинает свое обучение. Итак, такому, как он, не пристало притязать на что-либо или иметь мнение. В том, видимо, и состояло исполнение моего желания: противник был мягко обесценен, отодвинут в сторону, и мне было возвращено спокойствие. В действительности, на этом моменте сновидения я проснулся в чрезвычайно взвинченном состоянии по поводу наглости адвоката. Таким образом, я нисколько не утешился этим “осуществлением желания”».

513 Разумеется, за адвокатом кроется неприятная история с А. Примечательно, однако, что сновидение напомнило

мне именно того незначимого студента времен моей юности. Я связал адвоката, судебный спор, упорство, несговорчивость – и то самое воспоминание из студенческих лет, когда я часто, правдами или неправдами, упрямо и несговорчиво отстаивал свои убеждения, чтобы, по крайней мере, добиться видимости превосходства. Именно это обстоятельство – что я сразу же почувствовал – обусловливало мой конфликт с господином А. Таким образом я узнал, что это я сам, а именно присутствие во мне неприспособившейся части меня, и есть то, что упорно, как тогда, требует от меня лишнего, то есть вымогает, хочет выдавить из меня слишком много либидо. Благодаря этому я понимаю, что мой конфликт с А. не может быть разрешен, потому что самодовольный спорщик во мне все еще обеспокоен проблемой «справедливости».

514 Такое объяснение привело к результату, показавшемуся мне вполне осмысленным, в то время как толкование на объективном уровне было непродуктивным – так как я ни в малейшей степени не был заинтересован в доказательстве того, что сновидения суть исполнения желаний. Если же сновидение указывает мне на ошибку, которую я совершил, то тем самым оно создает возможность улучшить мою установку, что всегда дает преимущество. Однако достичь подобного результата можно, конечно же, только в том случае, если применять толкование на субъективном уровне.

515 Насколько продуктивным может быть толкование на субъективном уровне в одном случае, настолько же никчемным оно может оказаться в другом – в ситуации, когда жизненно важное отношение составляет содержание и причину конфликта. В этом случае фигуру сновидения, конечно же, нужно соотносить с реальным объектом. Критерий всегда может быть найден на основе сознательного материала, за исключением тех случаев, когда перенос является частью проблемы. Перенос очень легко порождает обманные суждения, так что аналитик оказывается иногда абсолютно необходимым в качестве deux ех machina или столь же важной опорой в реальной ситуации – он таковым в сфере интересов пациента и является. И тут сам аналитик решает, в какой именно степени он составляет реальную проблему для пациента. Как только толкование на объективном уровне становится монотонным и непродуктивным, наступает момент, когда фигуру аналитика следует начать рассматривать как символ спроецированных содержаний – тех, что принадлежат пациенту. Если же этого не сделать, то у аналитика останутся только две возможности: либо обесценивать и, стало быть, разрушать перенос, сводя его к инфантильным желаниям, или же принимать перенос как нечто реальное и принести себя в жертву пациенту, иногда даже вопреки бессознательному сопротивлению последнего. При этом все участники утрачивают свои преимущества, и аналитику, как правило, приходится хуже всех. Если же удается сместить фигуру аналитика на субъективный уровень, у пациента могут быть восстановлены все спроецированные содержания при сохранении их изначальной ценности. Пример такого возврата проекций в ходе переноса можно найти в моей работе: «Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten»¹³.

516 Мне представляется совершенно очевидным, что всякий, кто сам не является практикующим аналитиком, вряд ли найдет удовольствие в рассуждениях об относительных преимуществах «объективного» и «субъективного» уровней. Тем не менее, чем глубже мы занимаемся проблемой сновидений, тем более должна приниматься в расчет техническая точка зрения на практическую процедуру лечения. В этом отношении необходимость оказывается матерью всякого изобретения, каковой у аналитика выступает каждый тяжкий случай – ему постоянно нужно размышлять о том, как бы усовершенствовать свои средства и инструменты таким образом, чтобы они могли помочь в его работе. Этим мы обязаны тем трудностям повседневного лечения больных, которые вынуждают нас прийти к взглядам, часто потрясающим самые основания наших верований. Хотя субъективность имаго есть так называемая прописная истина, эта констатация все же звучит несколько философически, что некоторым неприятно. Это объясняется как раз рассмотренным ранее фактом, а именно наивной предпосылкой, состоящей в безоговорочной идентификации имаго с объектом. Всякое нарушение этой предпосылки действует раздражающе на людей подобного типа. По той же самой причине мысль о субъективном уровне вызывает у них антипатию – ведь она нарушает наивную предпосылку об идентичности содержаний сознания с объектами. Как отчетливо продемонстрировали события военного времени [83] , наш менталитет характеризуется тем, что мы с бесстыдной наивностью судим о противнике, и в наших высказываниях о нем мы предаем огласке наши собственные дефекты. Да, так оно и есть – противника просто упрекают в собственных непризнанных ошибках. В другом видят все недостатки, его критикуют и осуждают, хотят улучшить и воспитать. Вовсе нет необходимости приводить примеры для доказательства этих утверждений: их можно найти в любой газете. Само собой разумеется, что все, совершающееся в большом масштабе, происходит также и в малом – в каждом отдельном человеке. Наш менталитет все еще очень примитивен, поскольку он только лишь в некоторых своих функциях и областях освободился от изначальной мистической идентичности с объектом. Первобытный человек при минимуме раздумий о себе максимально соотносит себя с объектом, что может оказывать даже прямое магическое воздействие. Вся примитивная магия и религия зиждутся на этих магических привязках к объекту, которые состоят не в чем ином, кроме как только лишь в проекциях бессознательных содержаний на объект. Из этого начального состояния идентичности постепенно развивается способность думать о себе, параллельно с которой возникает различение субъекта от объекта. Следствием этого различения стало понимание того, что некоторые ранее наивно приписанные объекту свойства суть в действительности субъективные содержания. Человек античности уже не верил, будто он является красным попугаем или братом крокодила, однако был еще вплетен в магическую паутину. В этом отношении только лишь эпоха Просвещения сделала существенный шаг вперед. Между тем каждому известно, насколько далеки мы еще в своих размышлениях от действительного знания о самих себе. Когда мы сердимся на кого-либо до беспамятства и до безрассудства, ничто не в состоянии нас разубедить в том, что не стоит искать причину нашего гнева целиком и полностью вовне, в какой-либо рассердившей нас вещи или в человеке. Таким образом, мы признаем за какой-то вещью власть, позволяющую привести нас в состояние гнева, а при известных обстоятельствах вызвать даже расстройство сна и пищеварения. Поэтому мы без страха и без колебаний осуждаем объект, причинивший нам обиду или горе, и тем самым посрамляем какую-то бессознательную часть самих себя – ту, которая оказалась спроецированной на раздражающий нас объект.

83

Первая мировая война. – Прим. ред.

517 Имя подобным проекциям – легион. Отчасти они благоприятны, так как служат в качестве мостков, облегчающих действие либидо; отчасти они неблагоприятны, хотя практически и не принимаются в расчет в качестве препятствия, потому что в большинстве своем выдворяются из круга интимных отношений. Невротик, конечно же, представляет собой исключение: его отношения – сознательные или бессознательные – с ближайшим окружением столь тесны, что он не в состоянии помешать неблагоприятным проекциям влиться в ближайшие объекты и тем самым породить конфликт. Поэтому, если он ищет исцеления, он принужден вникать в свои примитивные проекции в значительно большей мере, чем это делает нормальный человек. Последний создает точно такие же проекции – они лишь более дифференцированны: для благоприятных проекций избирается объект, находящийся в непосредственной близости, для неблагоприятных – намного более удаленный. То же самое, как известно, происходит и у первобытных людей: чужой – значит враждебный и злой. У нас еще в позднем Средневековье слово «чужбина» ассоциировалось со «злополучием и изгнанием». Такая расстановка проекций целесообразна, потому нормальный человек и не ощущает никакой надобности в том, чтобы осознать свои проекции, несмотря на то, что они опасны в своей иллюзорности. Психология войны отчетливо выявила это обстоятельство: все, что делает наша собственная нация – хорошо, а все, что делает другая, – плохо. Центр всех злых и несправедливых поступков неизменно обнаруживается на расстоянии нескольких километров за границей вражеской территории. Эту же первобытную психологию несет в себе каждый человек в отдельности, и поэтому любая попытка сделать подобные проекции, испокон веков бессознательные, осознанными, действует раздражающе. Мы, разумеется, хотели бы улучшить отношения со своими ближними, но, конечно, только лишь при одном условии: если ближние будут соответствовать нашим ожиданиям, то есть если они станут добровольными носителями наших проекций. Когда же такие проекции становятся осознаваемыми, в отношениях с другим человеком очень скоро начинают возникать препятствия. Почему? Да потому, что отсутствует мост для «транспортировки» иллюзий, по которому могли бы свободно перемещаться любовь и ненависть, по которому можно было бы перенести на другого человека все те мнимые добродетели, которые «возвышают» и «улучшают» его. В результате либидо оказывается запруженным, по причине чего неблагоприятные проекции начинают осознаваться. Тогда перед субъектом встает задача: все то подлое, соответственно, всю ту чертовщину, которую он без малейших колебаний ранее приписывал другому лицу и из-за чего негодовал и гневился на протяжении своей жизни, принять на собственный счет. Эта процедура вызывает раздражение, так как, с одной стороны, существует убежденность в том, что если бы все люди так и поступали, то жизнь была бы существенно более сносной, с другой стороны, ощущается самое жесткое сопротивление тому, чтобы этот принцип применить к самому себе, причем без шуток, на полном серьезе. Если бы это сделал кто-то другой – то лучшего и не пожелать; если же я должен сделать это сам – то подобное непереносимо!