Студент
Шрифт:
— Ну, устал! Я тоже устал… — и он задудел про то, какие феи и нимфы ожидают нас этажом ниже, особо упирая на их интерес к нам:
— Так они к нам тянутся, ну я же вижу! Зачем мы будем это терять? Девчонки как девчонки, может, не самые… но в принципе ничего…
Чем дальше, тем больше Витек впадал в небрежно-развязный тон, явно маскируя тягу к этим девчонкам, которой он стыдился, вернее, комплексовал. И даже выражение лица и взгляда сделалось каким-то неуверенно-виноватым. Мне стало его немного жаль.
— Ладно, — прервал я. — Давай честно: тебе там кто нравится? Помочь? Говори уже…
Витек чуть не задохнулся от счастья, но постарался справиться с собой, не очень удачно сделав равнодушный вид:
— Да как сказать… Ну-у не знаю…
Конечно,
— Но я ж понимаю, что Любка мне, как говорится, не по Сеньке шапка. А вот Танька… Это да, другая категория. И деваха нормальная. Но вот как к ней подъехать, вот закавыка!
— Я подъеду. Специально для тебя. Заметано! Считай, что ты уже с ней. И… — я вскинул руку, глянув на часы, — когда нам надо быть у них?
— Да как… да когда! — восторженно затрепетал Витек, — ну через час где-то!..
— Так чего же мы сидим? Вперед!
Я встал, он тоже вскочил, но тут я внезапно вскинул палец:
— Стоп!
Он обалдел:
— Чего?!
— Джентльменское соглашение.
— Это какое? — Витька начал что-то подозревать.
Я четко распедалил: за помощь в покорении Татьяны скидка в оплате «Ливайса». Одна треть.
— Я тебе сколько должен? Восемьдесят?
— Ну.
— Так. Значит, должен буду сорок. Идет?
Он вторично чуть не задохнулся, теперь от возмущения.
— Да ты чо, Базилевс?! Не-е, так дело не пойдет!..
— Не пойдет, так не пойдет, — я сел. — Тогда и я никуда не пойду. А ты с Танькой можешь распрощаться. Навсегда, — я усилил эффект сказанного.
И начал стаскивать куртку.
Этот простенький психологический прием сработал.
— Э… ладно, стой. Ну, сорок! Скажешь тоже… Давай пятьдесят! Минус тридцать. Ладно, черт с ним! На «Сейке» намотаю. С руками оторвут! Да и сиги нормалек пойдут. Уже пошли…
Нетрудно было понять, что часы «Сейко кварц», сигареты «Бонд» и «Пэл Мелл» обойдутся желающим подороже, чем планировалось прежде.
Для солидности я еще поломался, поторговался, но согласился. Ударили по рукам. Я должен Витьке пятьдесят рублей.
— Ну все, пошли, — я встал, натягивая куртку.
Пошли. На первом этаже вахту несла бдительная Матвеевна, пила чай, жуя беззубым ртом.
— Далеко? — не преминула спросить она.
— В гастроном, — Витька отдал ей ключ. — Через полчаса будем.
Она задумчиво смотрела на нас, жуя и не мигая. Шут знает, что за мыслительный процесс творился в ней. Во всяком случае, она ничего не сказала, и мы благополучно выкатились за фронтир.
— Блин, — на улице ругнулся Витек и оглянулся. — Мне иногда кажется, что она как рентген! Все насквозь видит.
— Работа такая! — я рассмеялся, хлопнул его по плечу. — Но эти качества можно и в себе развить.
— Это как?
— Как-нибудь расскажу. Слушай, ты мне давай-ка поподробней изложи диспозицию. Итак, она звалась Татьяна…
— Ну, а то ты сам не видишь! — воспрянул Витька. Тема была ему как маслом по душе.
Я смог вытянуть из него следующую информацию.
В 312-й комнате проживали три девушки. Одна постарше — «рабфаковка» Люба. Своего рода звезда общаги, которую раза два уже грозили выгнать за вольность нравов, но на ее защиту вставал насмерть комитет комсомола. Точнее, некоторые из членов. В целом же комитет пребывал от комсомолки Любови Королевой в постоянном нервном стрессе, так как та бесконечно бомбардировала лютым креативом эту организацию, окоченевшую в бюрократизме: отчетно-перевыборных собраниях, протоколах, заседаниях и тому подобном. А комсомолка Королева кипела идеями, от которых начинающих бюрократов сводило судорогой. Они мгновенно представляли, как приходят с этим в партком, и там им возмущенно говорят: «Да вы что, с ума посходили?..» Люба же не стеснялась драть горло, что, мол, ее кумиры — «валькирии революции», проповедницы женской свободы: Александра Коллонтай, Лариса Рейснер, Инесса Арманд. Это пугало многих. В эти времена Коллонтай еще
И увы, из песни слова не выкинешь — свободная женщина была слабовата и на лишний стаканчик, и на «передок». Хвасталась, правда, что мужчин выбирает себе сама, но это не спасало от неприятностей, которые приходилось гасить, так как никто не мог дать институту, вернее, комскомитету, ответственному за культурную жизнь, такие огромные плюсы, какие давала она.
Секретарь комитета, аспирант Хафиз Музафин, подающий надежды ученый и аккуратный карьерист, в узком кругу хватался за сердце, охал, ныл:
— Ну вот что делать с этой дурой, скажите на милость?! За какие грехи нам ее послали? Ведь подведет под монастырь!..
Друзья подшучивали:
— Ну и пойдешь настоятелем в монастырь, всего делов-то!
— Да я ж вроде как технический мусульманин… — с оглядкой острил Хафиз.
— Ничего, перекрестят, никуда не денешься!.. — ржали приятели.
Они-то знали, что все религиозные организации в Советском Союзе находятся под плотной опекой ЦК и КГБ, и кадры туда поставляются строго проверенные, «свои». Отбор в духовные семинарии был пожестче, чем в самый престижный в те годы МГИМО.
Примерно это поведал Витек, и должен сознаться, меня разобрало острое любопытство увидеть эту Любу. Какая она?.. Спросить в лоб я естественно, не мог, зато воображение раскочегарилось, и я чуть было не упустил нить беседы, однако, вовремя спохватился.
— Так, так, — поощрил я, — слушаю!..
Узнал, что летом Любу, уж Бог весть зачем, подселили к трем абитуриенткам. Одна, правда, провалила первый же экзамен и отчалила, а две сдали, теперь полноценные студентки. Таня и Ксюша. Обе ничего так, симпатичные. Таня темноволосая шатенка, вроде бы с первого взора неприметная, но если присмотреться… Вот Витек и присмотрелся. Ксюша? Ну, эта тоже годится. На лицо не красотка, но с отличной фигурой, стройная, изящная такая…