Ступая по шёлку
Шрифт:
Ей хотелось снять с себя платье и с Царя своего и господина тунику из тёплой ткани, и чтобы он вошёл в неё, как муж входит в жену свою. Руки мужа под платьем, которые быстро разобрались с крючками на женских одеждах, не удивили младшую дочь Короля, она лишь подтянулась ещё выше и сама поцеловала губы своего Царя и господина, не спрашивая позволения и даже не вспомнив, позволительно ли это. Айола не смогла бы ответить, она ли целует своего Царя и господина или он её, но это становилось неважным, когда тёплая рука Царя добралась до женственности младшей дочери Короля и стала давить на точку, уже знакомую Царице, и она слышала свои стоны, сладостные, как мёд, и ей было тепло, как в опочивальне своего Царя
— Мне войти в вас, Царица, как муж входит в жену свою, только пальцем?
И она, словно в раздражении, ответила:
— Да.
И в тот же миг Айола закричала от того, что тысячами струй кипящей воды наполнился живот её, а потом свет перед глазами померк, и она осела в руках своего Царя и господина, лишившись сил. Её Царь и господин тяжело дышал и прижимал к себе Царицу, однако движения его рук и губ были осторожными и плавными, младшая дочь Короля постепенно стала видеть местность вокруг и ощущать странный запах, исходивший от зелёных деревьев. Всадники были вдали, и Айола увидела, что, спешившись, они стояли спиной к Царю Дальних Земель. Младшая дочь Короля покрылась стыдом за своё поведение и ещё раз посмотрела на всадников и своего Царя и господина, чьё дыхание становилось ровнее.
— Мои всадники могут смотреть на ваше лицо, Царица. В случае же мятежа или восстания, любой из них может войти в ваши покои и опочивальню и посадить вас на своего коня, даже в нижнем платье, Царица. Но ни одному из них не позволено видеть, как загорается румянец на ваших щеках от ласк мужа, и ни один из них не может поднять глаз своих, когда Царь целует свою Царицу, за это его ждёт смерть от моей руки, и она не будет лёгкой.
В город они въехали через те же ворота, шёлк был расстелен по ступеням дворца и вёл в покои Царицы. Тот же немолодой всадник помог спуститься младшей дочери Короля, появившаяся, словно из-под земли, стража, сопроводила Айолу до дверей её покоев, где её ждали сытные угощения и старуха, которая возмущалась, что лицо Царицы слишком обветрено, как и руки, и хорошо, если до семи дней, когда Царь обязан призвать к себе Айолу, они смогут привести в надлежащий вид Царицу, чтобы не вызвать гнев Царя Дальних Земель.
После угощений и сладостей, когда младшая дочь Короля почти засыпала, лёжа на маленькой кушетке, что предназначалась для отдыха, обнимая своего зверя, сказав старухе, что обмываться она будет позже, стук в дверь и шум заставил её подпрыгнуть от неожиданности. Никто не заходил в покои Царицы в это время. В зашедшем муже в чёрной одежде она узнала главного евнуха, который отрывисто говорил что-то побледневшей старухе. Старуха отвечала евнуху, хваталась за голову, но евнух в недоумении отвечал и выглядел крайне удивлённым. Когда евнух закрыл дверь, старуха с невиданной для её лет прытью бросилась к младшей дочери Короля и, больно схватив Царицу за руку, поволокла её в покои, где рабыни уже готовили тёплую воду и благовония.
— Царь призывает тебя, дитя моё, — шипела старуха.
— Но ведь сейчас не семь дней в середине моего лунного цикла. — Айола упиралась в неверии, старуха точно ей сказала, что обязанность Царя — призывать Царицу к себе в течение семи дней в середине её лунного цикла, пока она не понесёт в чреве своём наследника.
— Царь зол, дитя моё, он зол, он прервал совет и сам нашёл евнуха, чтобы тот передал, что призывает тебя немедля, никогда ещё не было такого, никогда. — Старуха оттолкнула рабынь и сама втирала в тело, руки и лицо Царицы крема и дёргала её сырые волосы в попытках заплести косы и украсить их жемчугом.
Шум в дверях заставил старуху второй раз за вечер подпрыгнуть. Евнух, появившийся в дверях покоев, где приводили в порядок Царицу для своего Царя и господина, громко крикнул что-то старухе, которая уже надевала один халат поверх другого на плечи Айолы и закрепляла мантилью с помощью тяжёлых гребней, украшенных жемчугом — подарком самого Царя Дальних Земель.
— Царь не желает больше ждать, — с этими словами она толкнула Айолу за дверь и сама поспешила за ней и главным евнухом, который шёл настолько широко, что младшая дочь Короля еле поспевала за ним. Стража бесшумно двигалась на два шага позади Царицы.
У деверей в покои её Царя и господина они остановились на минуту, старуха, стараясь отдышаться, оправила складки верхнего халата младшей дочери Короля и, сильней закрепив тяжёлые гребни, смотрела, как стража Царя открывает двери и пропускает юную Царицу в покои её Царя и господина.
Сам Царь стоял в опочивальне, уже знакомой Айоле, она быстро прошла туда и поклонилась в ноги своему Царю и господину, как и подобает рабыне, и уже вставала — она не рабыня, — как мягкая рука остановила её, и младшая дочь Короля осталась на коленях перед своим Царём и господином.
— Нельзя заставлять ждать своего Царя и господина, Царица.
— Я… — Айола потупилась, решив, что оплошность её заслуживает наказания, и смотрела прямо перед собой. Полы шёлкового халата, что был на её Царе и господине, распахнулись, и она увидела мужественность Царя, выглядевшую так, словно он хочет войти в жену свою. Она впервые видела настолько близко мужественность, и успела рассмотреть венки и даже влагу на самом её пике. Её Царь и господин надавил на голову Царицы и приблизил её ещё ближе к мужественности, так, что она задела щёку. Айола была полна страха, она не понимала, почему Царь призвал её раньше дней, когда обязан это сделать, и как ей следует поступить, чтобы не вызвать ещё больший гнев в своём Царе и господине, чем тот, что она услышала в его голосе, когда он говорил на своём наречии, и всё, что поняла Айола — это слова: «дитя» и «разум» или «ум», но с каким-то дополнительным звуком.
— Никогда не заставляйте ждать своего Царя, — с этими словами младшая дочь Короля упала в мягкие подушки постели своего Царя и господина, тяжёлые гребни впились ей в голову.
Лицо же самого Царя было над ней, как и он сам, и Айола чувствовала его дыхание и горячие руки, которые, оторвав мелкие пуговицы верхнего халата Царицы и распахнув нижний, отставили одну ногу Айолы в сторону, и в тот же миг боль, подобная той, что была в её первую ночь, пронзила тело младшей дочери Короля. Гребни впивались в голову и царапали кожу, принося дополнительную боль от того, что голова Айолы вдавливалась в подушки. Её ноги были закинуты столь высоко и неестественно, что одного этого бы хватило, чтобы испытать боль, и при этом её Царь и господин входил и входил, как подобает мужу входить в жену свою, и всё, что испытывала Царица при этом — боль.
Поначалу она старалась не плакать, но ноги её затекли, гребни царапали кожу, и краем глаза она увидела кровь на подушках, руки Царя дёрнули за волосы, добавив тем самым боли, а низ живота разрывался, его жгло огнём, и Айола заплакала, не в силах больше терпеть происходящее, и, понимая, что её обязанность — покориться своему Царю и господину и отдать тело своё, которое не принадлежало ей более, после того, как верховная Жрица связала их руки шёлком, отдав его в полное и безраздельное владение мужу, чьё лицо было непроницаемым и жёстким, таким, каким она увидела его в зале для приёмов своего родного замка. Наконец она почувствовала, что Царь излил в неё своё семя, спустя время он встал и опустил ноги Айолы, отчего она испытала ещё большую боль, как в самих ногах, так и внизу живота. Её трясло от страха, она с ужасом смотрела на Царя и ждала, какой пытке он ещё подвергнет её, когда Горотеон поставил её на ноги и глухо сказал.