Ступени Нострадамуса
Шрифт:
— Моисей? Вас правда так зовут? — обратился высокий прохожий к старцу.
— Я шел на верфь, чтоб там увидеть плотника Питера Михайлова.
— А я и есть тот плотник, можете смотреть. А парни пусть отпустят старика.
— Он наш натурщик. Вы не имеете права здесь приказывать. Тут не Московия! — заартачился старший из молодых людей.
— Я тебе покажу, где Голландия! — надвинулся на него Михайлов.
— Голландия здесь, — попятился парень.
— А если здесь, то веди себя как европеец, а не как дикарь.
Плотник вплотную подошел к
— Мы будем жаловаться страже. Иностранец угрожает голландцу топором! — закричал старший.
— Мы пожалуемся бургомистру, — вторил его приятель.
Но старца они отпустили, косясь на заткнутый за пояс топор.
— Я Питер Михайлов из Московии, а вы? Как обращаться к вам?
— Зовусь я Наза Вец.
— Постой, постой! Нос корабля и Жизнь? Такое имя ваше?
— На местных языках звучит так.
— Что кораблю пристало, меня касаемо премного, — заявил плотник. — Так что же вы хотели от меня, «Нос корабля с названьем «ЖИЗНЬ»»?
— Хотел бы я иметь беседу.
— Беседовать пристало за столом, притом с хорошим угощеньем. Дворянские сынки, — обратился он к сопровождающим его людям, — идем в трактир. Я угощаю как на ассамблее. А вас, почтенный, я сочту за гостя.
— Почтенный, возражать опасно, — шепнул старцу один из «дворянских сынков».
— Готов, как пожелает Питер, — согласился старец.
Ученики художника, раздосадованные неудачей, скрылись, а вся ватага Питера Михайлова направилась в ближний трактир с размалеванной вывеской, изображающей морской прибой, разбивающийся о дамбу. Таково и было название трактира — «ДАМБА».
Все уселись за освобожденный трактирщиком стол, к которому придвинули еще один. Толстяк с пышными усами суетился, узнав кого — то в высоком посетителе.
— Итак, любезнейший, по первой чарке? — обратился Михайлов к старцу.
— Простите, Питер, я не пью.
— Когда я пью, то трезвых не люблю! — повысил голос плотник.
— Я из страны такой, поверьте, — убеждал Наза Вец.
— Я понял! Мусульманин! Вам запрещает пить Коран. Но арабы знали только давленый виноград. А о слезе Аллаха не слыхали. Я приглашаю вас в Московию. У нас умеют заставить Аллаха прослезиться. К тому же, верьте мне, что ханы и султаны ту слезу пьют напропалую. У нас за прозрачность зовут ее «вода», «водичка», «водка». Но здесь ее не знают. Пусть пьют ее султаны, а мы поднимем чарку местного вина, вернее ввезенного из Франции прекрасной, где климат благодатен.
— Благодарю за пониманье, — сказал старец, усаживаясь рядом с плотником.
— Зря, отец, вы не пьете. Так с чего же начинать беседу?
— Я росту вашему дивлюсь.
— Чтоб килем вверх все перевернуть, любого роста мало.
— Зачем вам надобно такое?
— Не хуже, чем голландцы, надо быть. А для того мы учимся у них.
— Хотите строить корабли?
— И плавать по морям под парусами! Чтоб ощущать, как ветры люты тебе служат. Водить суда — премудрость бесконечна. Тут математика нужна, чему нас учит Лейбниц, с Ньютоном английским споря, кто из них первый бесконечно малую мышь за хвост ухватил! — И он громко расхохотался. — А спорить — то нечего, потому раньше их обоих франкский математик и поэт Пьер Ферма все это разгадал. Умен мужик. Он Англии объявил войну. Математическую, конечно. Кто раньше прехитрую задачу разрешит: ученые из Франции или англичане. Тому и присудить победу без всяких пушек, ружей, ядер, — и он залпом выпил огромную кружку вина.
— И вам суть спора их понятна?
— Конечно же! Я пробовал решить задачку, да мне не по зубам.
— Мне показалось, что вы плотник.
— О нет, отец мой! Как плотник, я учусь, но шкипером я стану. Когда построим корабли, понадобится шкиперов немало. Я буду первым и смогу по звездам знать, где в океане нахожусь и курс куда держать. К тому же на кораблях должны быть пушки. И надо бы закон полета ядер ведать. Эй, мин херц, трактирщик! Кувшины у тебя дырявые, что ли? Вина совсем не осталось.
Усатый толстяк в кожаном переднике, переваливаясь с ноги на ногу, обнявшись с ним, тащил бочонок вина. Хор восторженных возгласов «дворянских детей» встретил его.
— Эх, жаль, что вы не пьете, мин херц! А то б я вам рассказал, как мы с дворянскими детьми, что математику превозмогают, к Ньютону ездили на острова. Он сам из рыцарского рода, и на щите его, поверьте, герб: на черном поле белый череп с костями, ну, как у пиратов грозных! А ведь он средь знатоков английских первый! Ну, думал, у него узнаю, куда должно лететь ядро. Ведь за яблоком следя, он утвердил законы тяготенья. Так чтоб вы думали, сказал нам лорд? Что эти проблемы его не интересуют! А с Лейбницем все спорят о дифференциальном исчислении, про Ферма забыв. Я б объявил ему по физике войну, да хитрости Ферма мне не хватает! — и он снова оглушительно захохотал.
К пирующим подошел один из посетителей трактира, держа в руках охотничий нож.
— Прошу простить честных людей, — начал он заплетающимся языком. — Среди почтенных иностранцев вижу я еврея — ростовщика. Я знаю Моисея. В Антверпене его ссудная касса была в еврейском квартале, напротив дома великого Рембрандта, пожелавшего поселиться там. И этот подлый Моисей — ростовщик в могилу свел отца. За это я ему обрежу бороду при вас.
Питер Михайлов вскочил и выпрямился во весь свой завидный рост:
— Ошибся ты, приятель. Еврея — ростовщика здесь нет. Со мной пирует иностранец, который и в Антверпене — то не бывал. А ты бывал ли в Роттердаме? Там дом Эразма Роттердамского стоит. В нем как раз про тебя славная написана «Похвала глупости». Слыхал?
— Я в Роттердаме не бывал. А ростовщик с вами увязался. Я его признал и бороду его запомнил. Я только срежу ее в память покойного отца.
— Как бы и сыну покойным не стать, — сказал Михайлов, вынимая из — за пояса топор и кладя его на стол. — А резать бороды — это мой патент. И то, когда та борода боярское лицо как глупость украшает и новое принять мешает.