Ступени Нострадамуса

Казанцев Александр Петрович

— На казнь стрельцов везут из Слободы. И бабы, и детишки с ними. Проехать нам никак! Дозволь пристроиться в обоз.

— На казнь везут, и ты меня поставить с ними в ряд осмелился? Запорю насмерть тебя! — гневно кричал князь. Кровь бросилась ему в лицо.

— Как скажешь, князь. Иль будем ждать?

— Нам ждать нельзя, — уж потише сказал Голицын. — Указан точно час и место. Разгоняй посадских сани. Возок с гербом, поди, не розвальни какие, — словно успокаивая сам себя, закончил он.

Ездовой побежал вперед, передав кучеру распоряженье князя, и снова вскочил на переднюю пристяжную.

— Гей! Гоп! Посторонись! Наеду, не спущу! — кричал он, вклиниваясь в вереницу саней.

На каждых сидело по стрельцу с завязанными назад руками. А рядом — баба, а порой — детишки. Все голосили так, что у Голицына мороз по коже подирал.

Старец же вел себя спокойно, решив, что должен увидеть царя, избранного им в Голландии для спасения планеты. Хотя их встреча состоится лишь через девять лет. Подвел прибор.

Караваны розвальней со стрельцами и их семьями сопровождали конные на лошадях с обнаженными саблями.

Когда княжеский возок втиснулся в вереницу посадских саней, конные как бы взяли под стражу и его.

Въехали на Красную площадь через проезд, что рядом с Иверской часовней.

Площадь полна была народу: и розвальни со стрельцами, и конные стражи, и просто толпа зевак, непрестанно крестившихся.

Если смотреть через головы, то на сизом зимнем небе вырисовывались цветные купола собора Василия Блаженного, а на его фоне возвышалось над толпой Лобное место, круглая каменная площадка, куда волокли под руки солдаты привезенных стрельцов. Их ждали два дюжих палача с секирами, которые по очереди рубили буйны головы предавших царскую присягу.

Рядом с Лобным местом на коне сидел сам царь в кафтане Преображенского полка нараспашку, в заломленной красной шапке и, горячась, наблюдал за кровавым действием.

Намаялись палачи, хоть и сменяли друг друга.

Казненного, и голову его, и тело, тут же отдавали в ожидавшие его розвальни с семьей, которой предстояло похоронить его по православному обряду. Бабы не переставали выть и причитать, ребятишки испуганно ревели. Не только старец Наза Вец, но и князь Голицын содрогнулись. Они вышли из возка, отъехавшего в сторону, и вынуждены были наблюдать в толпе за происходящим. На их глазах царь Петр спешился и сам взошел на Лобное место.

— Что, притомились? — спросил он весело палачей. — Людей жалеть надобно.

— Устать им было отчего. Казнено было предателей — стрельцов одна тысяча четыреста сорок два человека.

— А ну давай топор! — обратился царь к одному из палачей. И к ужасу смотревших, ловко заменил умаявшегося палача. Очередной стрелец, глядя снизу вверх на высоченного царя, сказал:

— От руки царской и помирать охотно! Руби уж сам, не отдавай меня палачу.

Петр отодвинул приготовившегося к работе палача в длинной красной рубахе до колен и выполнил просьбу стрельца.

И делал он это с такой сноровкой, словно сучья срубал на сосне для мачты очередного корабля.

Наза Вец невольно вспомнил топор за поясом плотника Михайлова, который через девять лет положит его на трактирный стол в защиту встреченного старца. Князь тихо сказал своему спутнику:

— Кому шубу с царских плеч, кому голову с собственных…

Петр неуклюже повернулся, костлявый в своем обтянутом теперь застегнутом кафтане, и отдал секиру отдыхавшему палачу:

— Руби, руби. Завтра мачты рубить заставлю, — и спустился с Лобного места.

Увидев князя Василия Голицына в толпе, не обратив никакого внимания на стоявшего с ним рядом старца, крикнул:

— А, дядя Вася, тебя я ждал. Пойдем со мной в палаты.

Князь Василий хотел ухватить пленного старца за руки и привести к царю, как пойманного лазутчика, но тот успел затесаться в толпу, проскользнул между розвальнями с очередными стрельцами и скрылся.

Задержаться князю Василию было невозможно, и он стал протискиваться следом за Петром.

В Кремле узнает он о том, что благодаря заступничеству брата Бориса царь князя Василия на дыбу не отправил и казнь его, которую требовали дьяки дознания, отменил, а сослал фаворита Софьи, отправленной им в Новодевичий монастырь, на вечную ссылку в Архангельск. Но имение отнял, крестьян же подневольных отпустил на волю.

А старец мимо едущих на площадь саней, пробираясь у самой кремлевской стены, ушел с Красной площади.

Он мысленно говорил самому себе:

— Увы, но выбор не удачен. Пусть будет царь умен и властен, гуманным он не сможет стать.

Никто не слышал этих несказанных слов, а старец, завернув к деревьям, жавшимся к кремлевской стене, и сам прижался к ней. Когда же начался снова снегопад, он, никому не видимый, словно вошел в каменную стену, растворился в снежной пелене, перейдя в другое измерение, чтоб выполнить миссию историка неомира Наза Веца и найти в минувшем великого, кто смог бы отвести несчастье от планеты.

Новелла четвертая. Надчеловек

Пройдут две тысячи бездонных лет. Кровавые победы в войнах те же. Поверженным врагам пощады нет. Разбой и грабежи не станут реже. Нострадамус. Центурии, XII, 41. Перевод Наза Веца

После Египетского похода, взяв последнюю крепость Аккра перед сирийской границей, не переходя ее и собираясь в обратный путь, он безжалостно уничтожил две тысячи пленных, которым обещал сохранить жизнь, рассудив, что не проведет их не в ущерб своим солдатам через знойные пески пустыни. В Египте он после подавления восстания в Каире оставил там свои войска и почти один на жалкой рыбачьей шхуне, незамеченный, проскользнул мимо подстерегавших его английских кораблей адмирала Нельсона. Перед тем английский адмирал уничтожил французский флот, спрятанный в бухте Абукира.

Во Францию Наполеон явился не то как «дезертир», бросивший свою армию, не то как завоеватель, закончивший свой поход, как и Александр Македонский, в стране «первого чуда света» гигантских пирамид.

Но все его былые завоевания в Европе были бездарно растеряны тупыми «адвокатишками» Директории, отдавшими страну в руки разбойников, от которых сами, как казнокрады, мало чем отличались.

И только былой славой, помноженной на небывалую волю человека, словно знавшего несомненный свой успех, можно объяснить баснословный взлет «удравшего от англичан генерала» к вершинам власти над Францией, потом и над Европой.