Стыд
Шрифт:
— Да мне и здесь хорошо. — Лузгин обвел ладонью купейный столик, загодя уставленный дорожным сухпайком: бутылка коньяка не из дешевых, фляжка минералки, уже чуть тронутые временем бутерброды с икрой на тарелке (могли бы салфеткой прикрыть), два термосика с надписями «чай» и «кофе» и соответствующий жидкостям набор сосудов — две рюмки, два фужера и два милых сердцу граненых стакана в подстаканниках с претензией на серебро. Ближе к краю, под стопкой салфеток, таился небольшой пластмассовый контейнер, содержимое которого еще предстояло разгадать и оценить.
Иван Степаныч, хмыкнув, ушел в соседнее купе, забыв,
Еще и часу не прошло, а ехать предстояло все четыре, как в незамкнутом дверном проеме нарисовался экс-бурмастер Лыткин и размашисто его поманил. Лузгин как раз прочел до половины захваченный в дорогу новый выпуск столичного журнала «Элита», наткнулся в нем на большой очерк про Геру Иванова, румяного и гладкого на хорошо отретушированном большом фотопортрете, и вознамерился читать и далее подробно и ехидно, но спорить с Ефимом Захаровичем было себе дороже. Прихватив коньячную бутыль, Лузгин поднялся и сделал рукой: после вас, — за что был удостоен поощрительного взгляда.
Старики ругались о судьбе созданного в шестьдесят пятом году прошлого века «Главтюменнефтегаза». Впрочем, ругался по большей части Кузьмич Прохоров, уже подвыпивший и пунцовый, адресуясь к нехорошо бледневшему от крепкого Ивану Степановичу. Уперлись, как всегда, в извечных два вопроса: кому и почему было выгодно разрушить главк в конце восьмидесятых, и мог ли «Главтюменнефтегаз», останься он в живых, изменить историю и результаты грянувшей вдогонку нефтяной приватизации.
— Вот ты скажи, — распорядился Прохоров, забирая у Лузгина бутылку, — вот ты же знал министра… — Кузьмич назвал фамилию бывшего тюменского начальника, возглавлявшего нефтяную отрасль в начале сумасшедших девяностых.
— Он мог на это дело повлиять?
— Не мог, — сказал Лузгин, — хотя пытался.
— Не так уж и пытался, — сказал старик, показывая Кузьмичу, чтоб тот не наливал по полной.
— Ну, вы не правы, — возразил ему Лузгин. — Так получилось, что в те годы я с ним часто виделся и разговаривал. Как раз создавались первые — так называемые вертикально интегрированные — нефтяные компании…
— Его для
— Согласен, для этого дела. Однако госпакеты акций в компаниях тогда были огромными. По сути дела, все компании принадлежали государству, но беда была в том, что госпакетами этими распоряжалось не нефтяное министерство, а комитет по госимуществу.
— Чубайс! — азартно выпалил Кузьмич.
— Наш министр, поверьте мне, пытался это дело поломать. Он всегда считал, что отраслью должны руководить опытные нефтяники, а не пресловутые завлабы, спорил в правительстве, но Чубайса побороть не смог. И более того скажу: поломал себе карьеру.
— Не так уж он и спорил, — сказал старик, выглядывая бутерброд, — да и карьеру он не шибко поломал. Выполнил задачу — его убрали, а то, что отходной плацдарм себе не застолбил — это совсем другой вопрос.
— Да как не застолбил? — Кузьмич аж подпрыгнул на лавке. — А Тюменскую-то нефтяную, Тэ-Эн-Ка, он что, не под себя изобретал?
— Изобретать-то изобрел, — подал голос мастер Лыткин, — да у него оттяпали, ха-ха!
— Изобретали выше, — сказал старик, уравнивая силы в споре, — здесь я скорей с Володей соглашусь. Да и залоговые аукционы проводили уже без него — без нашего, как тут изволили сказать, министра.
— Вот сколько лет уже прошло, — сказал Лыткин, прищуриваясь на Лузгина, — а я так и не понял, в чем там хохма.
— В залоговых аукционах? — спросил Лузгин.
— Ну да.
— Особой хохмы-то и нет, — сказал Лузгин, и так как тесть демонстративно молча уставился в окно, ему пришлось продолжить самому. — Представим: государству нужны деньги. Якобы нужны. Оно объявляет аукцион, некий финансовый заем у банков или нефтяных компаний под залог акций из своего пакета. Скажем, двести миллионов долларов за двадцать процентов акций на полгода. Через полгода государство говорит: пардон, денег нет, возвратить не можем. И тогда государственные акции — заметьте, совершенно по закону — переходят в полную и безвозвратную собственность нефтяной компании. Или банка, который дал деньги под залог.
— Банки это были, банки или финансовые группы, — сказал старик, сигнализируя, что все-таки следит за лузгинским рассказом.
— И хохма, как вы говорите, здесь даже не в том, что на самом-то деле эти госпакеты стоили в десять раз больше. А в том, внимание, что накануне этих упомянутых аукционов наш государственнейший банк разместил в упомянутых банках, коммерческих, свои огромнейшие средства. Получается, что госпакеты акций нефтяных компаний перешли в частные руки за государственные деньги.
— Вот это блеск! — воскликнул Лыткин и добавил матом.
— Рассказываю упрощенно, чтобы схему прояснить. Там, конечно, тоже были драки под ковром: кого на аукцион допустить, кого снять за час до открытия торгов, и цены плавали…
— Короче, торговались и делили, — сказал Кузьмич, вытаскивая пробку.
— Наш тоже там шустрил? — спросил он Ивана Степановича, и тот вначале отмахнулся безразлично, но, видно, понял, что отмалчиваться не по чину, и пояснил, что лично наш в аукционах не участвовал, да и вообще компания наблюдала сей процесс со стороны: велено было не рыпаться. Пакет купила группа «Сигма» и вскоре продала его на рынке — американцам и на порядок выше по цене.