СУ-47 ДЛЯ МАТЕРИ ОДИНОЧКИ
Шрифт:
Тот выругался.
– Добротой ребенка все пользуются! – угрожающе и чуть ехидно процедил белобрысый сквозь зубы. – Конечно, она взрослая, ее нельзя оставлять без присмотра! Она всем отдает, как ребенок!
Я поджала губы.
– Какое вы имеете право вмешиваться! – холодно сказала я, стремясь выглядеть совсем взрослой.
Я осторожно взяла бабушку под руку.
– Пойдемте, бабушка, – ласково, но твердо сказала я, ведя ее к другой светящейся вывеске в углублении с названием роскошной фирмы по продаже квартир. – Я куплю тебе и семье твоей дочери отдельные квартиры...
Белобрысый
Контора, кажется, работала. Наверное, они ожидали, что при такой заварухе люди бросятся вкладывать деньги в недвижимость.
Старушка, кажется, плохо соображала, что с ней происходит. И все плакалась, принимая меня, почему-то, за свою бабушку. Пока ее не попросили в конторе предъявить паспорт, чтобы оформить документы. У них в магазине был и юрист. И только тогда, когда она получила на руки папки с документами, она вдруг сообразила, что происходит.
– Я сам покажу вам этот новый дом... – засуетился управляющий. – Это здесь, рядом... Совсем недалеко, недавно возведенное новое здание...
Я поморщилась.
– Не волнуйтесь, там террористов нет, только сегодня уже три обыска было... – быстро сказал он.
Давно меня так не целовали.
Я отвернулась и подавилась.
– Я надеюсь, бабушке там будет безопасно? Я не могу сейчас туда поехать... – сдавлено сказала я. Мне показалось, что я тут задержалась.
Он хихикнул.
– Мы уходим, – жестко сказала я, а потом тихо наклонилась к бабушке. – Мы помогли вам, а дальше решайте сами... – неслышно сказала я ей на ухо.
Мы были уже на улице с бабушкой, когда она, наконец, по угодливости задержавшегося на мгновение у двери управляющего поняла, что это все происходит по настоящему, не во сне, и растерялась. Она переводила взгляд то на меня, то на бумаги, а потом неожиданно расплакалась от благодарности. Совсем, совсем иначе...
– Возьми, хоть это возьми... – она неожиданно стала тыкать мне в руки большой футляр, не вытирая катившиеся по щекам слезы. – Они фальшивые, да, но мама завещала передать их моей дочери... Не выкидывай его... Прими хоть этот ненужный дар от Анны, непутевой приемной дочери фрейлины Красницкой...
Она плакала и так неловко тыкала мне этот ненужный мне тяжелый футляр, что я не нашла сил отказаться. Он был от всего сердца, хоть драгоценности были и ненастоящие. Но я поняла, что мне передали нечто большее – дар матери, пусть и поддельную, но в чем-то святыню. Я прижала ее к груди, и поблагодарила старушку.
– Они красные, хорошо идут на белом... – прошептала она.
Почему-то столько гордости и какого-то тайного благословения и в тоже время какой-то тоски было в ней, точно с ней уходила эпоха, что я вздрогнула. Что-то в этой женщине было значительное.
Я оглянулась – на мне как раз было ослепительно белое платье.
– Анна Михайловна я, – сказала она мне напоследок, – Щербацкая, пожалуйста, запомни обо мне, дочка...
Она как-то печально улыбнулась.
Белобрысый дернулся.
– ...И вы имели сестру Людмилу... – неожиданно сказал он ей мрачно, выпрямляясь.
Она удивленно посмотрела на него.
– Да... – тихо сказала она.
Я удивленно посмотрела на белобрысого, на его мрачное лицо, и удивилась – она этого не говорила. Он до этого совершенно не заглядывал в документы.
– И вы потеряли ее во время войны... – сказал белобрысый.
– Да... – недоуменно еще тише проговорила она.
– И вы потеряли ее во время бомбежки под Калиновкой, когда в село ворвались немцы, и вашу бричку взбесившиеся лошади унесли в сторону из-за близкого взрыва?
– Да... – она еле выговорила это, замерев.
– И вы понеслись по улице Сталина оглушенная, а все оставшиеся погибли в грохоте обрушившегося дома, а вы оказались в тылу, не в силах уже ничего проверить?
– Да... – прошептала старушка, неожиданно почему-то обернувшись совсем не к белобрысому, а ко мне. И вцепившись именно в меня руками, отчаянно, дико, в меня, страшно всматриваясь в меня широко раскрытыми глазами. – О Боже... Почему я не увидела сразу?!?
Она почему-то глядела на меня, и все пыталась разглядеть, будто во мне скрывалось что-то невозможное.
– А почему вы спрашиваете... – еще по инерции как-то механически жалобно пискнула она, словно уже зная ответ. По ее щекам текли уже слезы счастья, точно она выполнила свой долг, хоть я и не понимала, чего она на меня так смотрела.
– Потому что дочь Людмилы, урожденной Щербацкой, моя жена, – жестко закончил белобрысый.
Старушка ойкнула и потеряла сознание.
Глава 39.
Я ничего не понимала, и пожала плечами, сжимая в руках глупую коробку. Выкинуть ее я постеснялась, да и, по словам ювелира, именно коробка и была ценная и настоящая из всего – ибо из рассказа я поняла, что он предложил купить старую коробку, единственную из всех ценностей.
Белобрысый сам донес старушку до машины, а я забрала у опешившего управляющего ключи, записав адрес этих квартир. И тяжело вздохнула.
– Может ее в больницу положить? – подобострастно и испуганно спросил менеджер, напуганный происшедшим с клиенткой. – А мы пока вам квартиры обмеблируем, к тому времени, когда она вернется, там уже мебель будет?
Я неохотно согласилась. Сказав только, чтоб эта мебель была белая, но очень легко мылась и не собирала много пыли и грязи, а так пусть будет любая недорогая для начала, чтоб квартира не стояла голой, а там Анна Михайловна сама купит себе по вкусу или по проекту любимого дизайнера...
Он оживился и мигом достал из-под мышки папку с фотографиями, которую, оказывается, предусмотрительно захватил. По-моему, он взял ее заранее. Я подозревала, что он только и думал, как ее всучить, и теперь показывал мне недорогую белую кожаную мебель с золотом, белое пианино “Стейнберг”, стенки и кухни из белого дерева с золотом... Чтобы он отстал, ибо оставаться здесь было нельзя, я ткнула пальцем куда попало и выложила еще совсем не маленькую сумму ему прямо в руки с перекрытием, дав ему еще несколько тысяч долларов...