Судьба чемпиона
Шрифт:
— Вы, мил человек, кто будете: министр, артист или слесарь?
— Последняя роль ближе всего мне по духу, да только и слесарем, и даже учеником слесаря никто меня не берет. Рюмка мне дорогу перешла. И нельзя сказать, чтоб я пил много — не алкаш я, не запойный пьяница, а как выпью, бешеным становлюсь. Непременно дров наломаю.
— А вы не пейте. Совсем не пейте. И тогда у вас все станет на место,— сказал профессор, будто речь шла о пустяках.
— Хорошо бы, да не получается. Рюмка она незаметно летит в горло.
Выписав рецепт, профессор поднял на Грачёва глаза. Перед ним сидел на редкость ладный, крепко сбитый человек. В хороший свой час сотворила его природа.
— Будем лечить дальше,— сказал профессор.— Но помните: вы остались живы только потому, что рядом с вами оказался товарищ с машиной. В другой раз... подобный случай может окончиться плачевно. Идите в палату.
У профессора не было времени, и он не стал подробно расспрашивать Грачёва о его жизни. Первые исследования не давали полной картины; патологических нарушений в области сердца не было, алкогольного отравления — тоже; пьянство в этом случае не могло быть единственным фоном для такого состояния; очевидно, тут был внезапный психологический шок, но о нем больной из каких-то соображений умалчивал.
Профессор не лечил в своей клинике алкоголиков, но он много видел перед собой людей, чьи болезни развились на фоне курения и пьянства. Нет органа, который бы не страдал от возлияний и от курения. Рак легких встречается у курильщиков в двадцать раз чаще, чем у остальных. Цирроз печени, болезни сердца — печальное следствие пьянства. Бурлов по виду мог определить «стаж» пьяницы. Мертвенная синюшность, мешки под глазами, помятость лица, помутневший, вороватый взгляд — и всегда пришибленная, виновато склоненная голова... У Грачёва не было этих признаков — взгляд прям, тверд. Казнит себя пьянством, чего истинные пьяницы никогда не делают. «Он, конечно, пьет,— размышлял профессор, заканчивая запись в истории болезни,— но он не пьяница, тем более, не алкоголик».
Бурлов для себя решил: поговорю с Грачёвым ещё раз, попробую вызвать на откровенность.
Ещё в молодости, работая в системе скорой помощи, Бурлов часто ночами, по восемь-десять часов кряду оперировал людей с разбитыми головами, поломанными ребрами, выбитыми суставами. Резал, чистил, сшивал места, проткнутые финкой, гвоздем, шилом. И почти всегда драмы совершались в состоянии опьянения. Водка, как страшный молох, бросала людей в кровавую молотилку, и люди стонали, плакали, молили о помощи.
Сибирский городок, в котором жил хирург, был небольшой, но работы хирургу хватало. Болели ноги, ныла спина, глаза от напряжения слезились. Когда заканчивал операцию, в изнеможении опускался на подставленный кем-то стул. Старшая операционная сестра вытирала с его лица пот, подавала чашку крепкого чая.
Смолоду дал себе зарок: не пить! Как-то в кругу друзей, принуждавших его выпить, сказал:
— Будь моя воля, я бы на бутылках с водкой помещал изображение Медузы Горгоны.
Друзья смеялись. Бутылка «Столичной» с изящным горлышком и нарядной этикеткой никому из них не напоминала чудовище из легенды. Кое-кто усмотрел в замечании товарища желание поиграть в оригинальность, подчеркнуть свою непохожесть на других — черта, особенно неприятная в кругу любителей шумных и беспечных застолий.
Уже тогда, в те далекие времена, будущий профессор столкнулся и с другой мрачной стороной алкоголизма: умственно отсталыми детьми, олигофренами, малютками, несущими на челе с рождения страшную печать болезни Дауна. Такие дети чаще всего рождались у пьяниц,— особенно, когда родители в момент зачатия были навеселе. Стал изучать и эту проблему, собирать материалы, создавать собственную статистику. В научном бюллетене, издаваемом Всемирной организацией здравоохранения, прочел: в Швейцарии врачи обследовали девять тысяч идиотов. Выяснилось: почти все они зачаты в период сбора винограда или на масленице — в дни, когда люди особенно много пьют.
В кабинет вошла няня Акимовна, стала протирать подоконники, книжные полки. Акимовна давно получает пенсию, но из клиники не уходит, любит врачей, сестер, больных. Говорит: «Это моя семья, как же без них».
Николай Степанович прочел ей старые записи из блокнота о детях, жертвах алкоголизма. Няня покачала головой. Сказала:
— Наши родители книг не читали, но про такую пагубу знали. На свадьбе-то, бывало, губами рюмки не коснутся. У моей матушки было четырнадцать деток, а чтобы хоть один увечный — боже сохрани! Учености дать нам не могли, а что до здоровья — слав те господи, все в отца-батюшку удались. Он у нас девяносто годков прожил и дня без труда не знал.
Няня ушла, а профессор долго ещё сидел в кабинете, перебирал в записной книжке потемневшие листочки. Попались на глаза слова из какой-то статьи Дарвина: «Привычка к алкоголю является большим злом для человечества, чем война, голод и чума, вместе взятые».
Вот уже полстолетия лечит людей профессор Бурлов, сорок лет пишет статьи о вреде алкоголизма. В статьях есть цифры, которые он вывел из своих практических наблюдений за больными. «Пьющие живут в среднем на 15-20 лет меньше, они редко доживают до пенсии».
«80 процентов детей алкоголиков страдают нервно-психическими заболеваниями». «Из каждых 100 детей, страдающих эпилепсией, у 60 родители — пьяницы». «Психическая деградация пьющих женщин идет в 3-5 раз быстрее, чем мужчин-пьяниц».
Профессор принимал больных, консультировал. Последним вошел мужчина лет пятидесяти — невысокий, тучный, с седой шевелюрой и умными карими глазами. Смотрел бычком, все в сторону, мимо профессора.
Ничто не обнаруживало в нем больного, скорее он походил на начальника.
— Здравствуйте, профессор. Вы меня не знаете, я новый председатель объединения «Медприбор» — Очкин Михаил Игнатьевич.
И уже садясь в кресло,— без приглашения,— добавил:
— Будем знакомы.
— А, да — как же! Ваш предшественник Морозов Николай Николаевич. Мы с ним были дружны.
— Надеюсь, и мы найдем общий язык. Смотрел заявки вашей клиники — постараюсь удовлетворить. Вы просите две искусственные почки — дадим одну, пока одну.
— Нужны две. Я бы просил, Михаил Игнатьевич...