Судьба чемпиона

Дроздов Иван Владимирович

— Скажу вам откровенно,— говорил Николай Степанович,— вы мне симпатичны, и я не хотел бы выписывать вас из клиники, не употребив все средства для излечения вашей болезни.

— Профессор! Благодарю за отеческую заботу. Я нынешнюю ночь не спал, все думал о своей жизни. И что же получается: и я, и Очкин — оба пьем, но он пьет умело, «культурно», а я по-свински. Я пьяница, последний человек, а он — чистенький, и даже пользуется уважением, в начальниках ходит. А я уж вам говорил: и пью-то по простоте душевной. У меня для каждого душа нараспашку. Ханыге и тому угодить хочу. К утру принял решение: не пить! Мой приговор окончательный,

обжалованию не подлежит.

— Такое обещание вы уже давали и, верно, не однажды.

— Да, давал. Но на этот раз... Тут ещё Очкин меня раззадорил. За меня расписался Очкин, то есть пожалел меня.

— Но ведь и раньше...

— Профессор, страсти роковой к вину у меня нет. Я не из тех выпивох, которым каждый день необходима чарка; у них по утрам все ноет, каждая клеточка вопит, а руки дрожат и тянутся к бутылке. Нет! Я пил не так уж много — случалось, месяцами не знал ее проклятую, и жил как человек. Моя беда в другом: не могу отказать товарищам, если они зовут или просят, и вместе с рюмкой в меня вселяется бес, я становлюсь дурным, лезу в драку. Оттого все мои неприятности. Теперь же...

Грачёв в одно мгновение вспомнил сцену на берегу Финского залива, свой коварный жестокий удар. И кого ударил? Сашу Мартынова, золотого парня, вставшего на защиту Ирины.

От природы наделенный сильно развитой чуткой совестью, он бывал собою недоволен, если в боксе случалось нанести удар в болезненное, вдруг открывшееся у противника место — удар неожиданный, повергавший соперника в нокдаун, а то и в глубокий нокаут. И хотя ему присуждалась победа, а зал взрывался от аплодисментов, он с ринга уходил со смутным чувством тревоги, недовольства собой. Победа казалась случайной, добытой не очень чистым приемом — будто он таился в засаде и поразил противника внезапно, когда тот не ожидал и не был готов к отпору.

Можно вообразить, как он страдал теперь, глядя на Сашу Мартынова, поверженного излюбленным своим ударом — снизу, вподкид, словно бы поддевая противника железным гиреподобным кулаком. Тайная и вечная горечь сердца станет теперь преследовать его всю жизнь. Да, да, сколько жить ему, столько будет казнить себя. Казнить молча и втайне — никогда, никому и ни за что на свете не признается он в этом своем позоре.

Сказал он другое:

— Меня Очкин задел за живое — ярость к нему вздыбилась, а если ярость — я иду, как танк. И нет для меня помех, все одолею — и себя тоже. Поверьте мне, Николай Степанович. Увольте от лечения.

— Хорошо, хорошо, я все-таки подержу вас в клинике. Расскажите о себе.

Бурлов подвинул тетрадь, приготовился записывать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Много книг написал за свою жизнь академик Бурлов. Его монография «Рак легкого» стала учебным пособием для всех медицинских институтов и колледжей мира. Теперь он собирал материал для новой книги: «Алкоголь и человек». Замыслил написать труд фундаментальный, показать на своем опыте, на своих больных коварную и смертельную пагубу этого заклятого, многовекового врага человечества. И показать со всех сторон — со стороны медицинской, социальной, нравственной, философской. И он торопился: успеть бы! Ведь лет-то ему уже семьдесят пять.

Веселый, улыбающийся и такой душевный красавец Грачёв дал толчок новым мыслям: «Человек сопротивляется,— думал профессор.— Мозг его разрушению не подвергся. Надо узнать, как долго он пьет и сколько пил, каковы были просветы, перерывы...»

Акимовна говорит: «Заведется такой — его за человека не считают. Помыкается, помыкается,— смотришь: сгинул!..»

Народ отворачивался от пьяниц. Но то народ, а медики? Ведь ещё со времен Гиппократа установилось святое правило для врачей: с любым недугом борись до конца. Употреби все средства, не отступай, не сдавайся, пока смерть не положит предел твоим стараниям. Но сколько я могу сделать операций? — сотню, другую?

Вынул из стола присланное ему из Москвы письмо в правительство двух профессоров — экономиста Искакова и химика Жданова. Стал читать:

«В романе Ф. Достоевского ”Братья Карамазовы“ Смердяков бросает в лицо ”теоретику“ Ивану Карамазову: ”Вот Вы-то истинный убийца и есть!“ И сегодня ”практики“-спаиватели смердяковы могут сказать идеологам-алкоголизаторам: ”Вот вы- то и есть истинные убийцы народной трезвости и народного генофонда!“»

И дальше шли цифры:

«Расширение алкоторговли... принесет советскому народу в пределах 12-й пятилетки 1,6-1,8 миллионов ослабленных новорожденных, подарит шестьсот тысяч алкосмертей, семьсот тысяч новых алкоголиков...»

Да, водкой отравляют миллионы. Одним ли только скальпелем надо бороться с этим массовым сумасшествием? Нет ли других способов борьбы — радикальных, революционных? Уговоры врачей не дают успеха, лекции проходят впустую,— неужели в русском языке нет слов, способных пронять, убедить? Что думают на этот счет психологи и филологи? Мать наук — философия! Разве она не призвана служить людям? Почему молчит?

Подобные мысли являлись и раньше, но тотчас их сменяла другая цепь размышлений: пьяницам, особенно запойным, глубоким, уже не помочь. Народ не ошибается, в нем все источники гуманизма, в том числе и врачебного. Самоубийцу не отпевали в церкви, не воздавали почести при похоронах... Народ в своих приговорах не знает компромиссов. И Очкин со своей философией ближе к народным понятиям, чем я. Но... может быть, так было во времена, когда во всей деревне был один пьяница? А в деревне Акимовны таковых и вовсе не было. Ныне же пьянство стало повальным. Все здоровые, не подверженные пьянству люди обязаны забить тревогу, ударить во все колокола. Нельзя быть равнодушным, когда многие люди — массы людей! — попали в беду! И первыми в бой с дурманом должна пойти национальная интеллигенция.

Вот такие новые для профессора Бурлова и несколько торжественные мысли владели им, когда ученый думал о судьбе Грачёва, когда в нем созревало решение вторгнуться в его личную жизнь и попытаться ему помочь.

Профессором овладел интерес почти спортивный: он вознамерился хотя бы одного человека отвратить от пьянства и тем доказать многим, и в первую очередь Очкину: с пьянством бороться можно, человеку под силу одолеть это зло, если хорошо за него взяться.

Бурлов написал десятки статей о пагубе пьянства, читал лекции, но взять пьяницу и убедить его не пить — такого опыта сам лично не проделал. Грачёв казался ему хорошим объектом, и он с радостью принимался за дело.