Судьба ведет
Шрифт:
Вот так. А через день приехали его родственники, и его мама в ту же ночь попала в больницу. У нее оказался рак головного мозга. Она скрывала свои боли от всех, подозревая что у нее, но все же надеялась еще пожить. Она дотянула до последнего гос.экзамена Альгиса и на следующий день умерла.
Все это время мы редко виделись с Альгисом, в основном, в институте, теперь он все свободное время проводил в больнице у матери, там и к экзаменам готовился. За эти два месяца он похудел, осунулся, его светлые волосы казались седыми, глаза потухли. Мне было жалко его мать, но больше я жалела его, но он не нуждался в жалости. Я совсем растерялась, я не знала, как себя с ним вести. А он все больше отдалялся от меня, а когда началась сессия, я и вовсе перестала его видеть. Сначала я бегала к нему в больницу, ждала возле его аудитории, но однажды, буквально перед сессией, он сам нашел меня,
Позднее я видела его только однажды - на похоронах. Он стоял возле гроба матери, уставившись в какую-то точку в пространстве невидящим пустым взглядом. Его всегда лучистые голубые глаза были совершенно безлики и серы, а воспаленные красные веки мгновенно сжигали любую слезинку, стоило ей заблестеть в уголках глаз. У него так и не скатилось ни одной слезы, и он не произнес ни слова за все время похорон. Я не решилась подойти к нему, наблюдая за ним со стороны. Хоть и рвалось сердце, но слезы у меня катились ручьем, и мне было легче. Наверно, нужно было подойти к нему, хотя бы после похорон, обнять, пожалеть, может, он бы оттаял, расплакался, и ему тоже стало бы легче. А может, и нет...
Позже Дуся, их домработница, рассказала мне, что после похорон Альгис очень сильно поругался с отчимом, обвиняя его в смерти матери. Она рассказала, как отчим бил мать, методически, садистски, порой без какой-либо причины, а когда Альгис вступался за нее, то тоже получал сполна. Это продолжалось до тех пор, пока Альгис не подрос, и однажды, будучи еще четырнадцатилетним подростком, дал отпор садисту, схватив того за руку и вывернув ее за спину. Отчим понял, что "крысенеш", как он называл пасынка, подрос и теперь может представлять для него угрозу. Как всякий деспот и самодур, он был трусоват и с тех пор перестал дома дебоширить. Но многочисленные гематомы на голове матери не прошли бесследно. На следующий день после этого скандала Альгис исчез. Дуся тоже вскоре ушла из их дома...
Нет. Все-таки обидно, что он не зашел ко мне попрощаться, хотя бы слово сказал. А я ждала его, ждала его писем. Через два года, когда я получала диплом, у меня даже была навязчивая мысль, что он появится. Но он не появился ни через день, ни через неделю, ни через месяц, ни через два. И я уехала...
Да. Это он. Альгис, Альгис, где ты, мой верный рыцарь Ла Моль?! Почему ты оставил свою королеву? Что случилось с тобой?.. Да, определенно, это он...
Но постой, я решила вспомнить всех... А кого вспоминать?
Мужа? Уж у кого, у кого, а у него было достаточно и времени, и возможностей, чтоб сделать меня счастливой, но это не входило в его планы. Я вообще сомневаюсь, были ли в его планах я и дочь, потому что, добившись меня, женившись, он занимался только собой. Нет. И вспоминать его не хочу. Не то, что упустила, а рада, что избавилась.
Женьку? А зачем? Я же пусть позднее, но поняла, что старалась увидеть в нем Альгиса, но он не Альгис, он другой. Да, мне казалось, что я его люблю. Но его ли я любила? Он ведь потому и ушел, что понял: я пыталась переделать его под кого-то другого. Меня подкупило в нем то, что он тоже увидел во мне королеву Марго, и я тоже стала звать его Ла Молем. Но он не рыцарь, потому что рыцарь - это свойство души, образ жизни, а не временная роль, маска. Да, он умело играл свою роль, но невозможно прожить всю жизнь под чужой маской, даже если она в какой-то степени на тебя похожа. Он правильно сделал, что ушел. Теперь он такой, какой есть на самом деле. Возможно, что иногда он и играет перед своей женой роль рыцаря, но только иногда. И когда я его встретила таким, во мне ничего не шевельнулось...
А остальные?.. Нет, нет и нет. Это только прохожие в моей жизни, не смотря на то, что на каждого я тратила свои душевные силы. В какой-то период я решила быть, как все, захотелось быть "бабой при мужике". Но от себя не уйдешь. А, обманываясь сама, я и их обманывала: давала надежду, что буду обычной "бабой"... Не получилось... Потому я даже не виню их за жестокость, лицемерие, предательство.
Из всех своих жизненных невзгод, неудачных влюбленностей, я сделала один очень ценный вывод: не надо бежать от себя, не надо подстраиваться под других, даже если это сулит временную выгоду и благополучие, натура вылезет, тем более что это не порочная натура, а просто мечтательная душа, стремящаяся к своему счастью без лжи и притворства. Да, я поняла это давно: я не из тех женщин, которые довольствуются
Вот и додумалась до вечных вопросов человечества: борьбе Добра со Злом, Любви с Ненавистью, Света с Тьмой. Неужели, и мою родную душу, душу Альгиса уже съела чья-то черная душенка? Встретимся ли мы когда-нибудь? Хотя бы в следующем воплощении...
ОН
Вот уже которую ночь не могу уснуть. Луна что ли на меня так действует? Вроде раньше не замечал. Днем все нормально, а как приходит ночь, будто волна на меня накатывает: сердце ноет, воздуха не хватает, в голову мысли какие-то путанные лезут, воспоминания. Вчера всю ночь Афган донимал, совесть мучила за тех мальчишек-салажат, что не уберег под Мукуром. Нельзя было их одних оставлять, обвел их Хафиз вокруг пальца... Много моих ребят там полегло, многие сгинули уже дома, когда началась эта "мясорубка" под названием "перестройка", а потом "переход к капитализму", но те мальчики до сих пор в глазах стоят, они даже испугаться не успели, а у Пашки так и осталось выражение удивления на лице...
Для чего я добровольно в Афган подался? Отчаяние меня тогда терзало, что мать не уберег, душила ненависть к тому зверю, хотелось драться, убивать. А где это возможно? Только на войне. Но вот, когда увидел, что это за война,... не пожалел о своем решении, нет, но поставил перед собой задачу: главное - жизни моих ребят из взвода сохранить, чтоб их матери не страдали. Очень старался. Они меня не иначе, как "батей" звали. Это в мои-то двадцать пять - двадцать восемь лет! Правда, они считали меня старше, за глаза Седым называли... Странный мне цвет волос достался от отца? Действительно - седой. Седой с самого детства, седой по жизни, чтоб никто не заметил, как горит моя душа, как мечется и рыдает, как настоящая седина укрывает голову...
Да, видно и сегодня вечер военных воспоминаний... Надо выпить - помянуть... Если так дело пойдет: вчера помянул, сегодня помянул, - так и спится не долго... Эх! Раз уж все равно не спать, приятное что-нибудь вспомнить надо. А что для мужика приятное? Как бабы его любили...
Итак. Как же меня бабы любили? Вот, блин, а ведь и правда любили. За что? Не пойму. Ну, ростом бог не обидел, здоровьем тоже. А талантом? Не знаю, как на счет других талантов, но одним не обидел. Ни одна женщина не жаловалась на мой "талант". Да какой тут, к черту, талант?! Чувствовать женщину надо, угадывать ее желания, и вот тогда она сама тебе на шею бросится, ну, и в постель тоже. А еще женщину уважать надо, они же, как кошки: во-первых - чуют, кто их любит; во-вторых - кто их понимает; в-третьих - кто уважает их независимость; а в-четвертых - гладить их надо только по щерстке и никогда против. Вот тогда они и на колени к тебе сами запрыгнут, и мурлыкать будут, и играть с тобой будут в какие хочешь игры.
Помню, еще в десятом классе, была у нас в параллельном такая кошечка. Не кошка - пантера! Красивая, зараза, глаз не оторвать! Роскошные черные волосы, черные глазищи, ресницы, как опахала, губки - "алы-сахарны", фигурка отменная, грудки упругие, ножки точеные... Не девка - Кармен! Не один "кот" за ней ходил, облизывался - никого не подпускала. А я выяснил: чем она увлекается - бальными танцами, какие книги любит - Дюма, Жорж Санд, Мопассан, какие спектакли любит, какие фильмы. На школьном вечере пригласил ее на тур вальса, единственный бальный танец, который умел танцевать, попутно восхитился последним спектаклем "Современника", показанным по телевизору, высмеял очередную кинопремьеру какого-то слабенького фильма, поинтересовался, нет ли у нее "Асканио" Александра Дюма, - словом, "погладил по шерстке", а в довершение, провожая домой, выдал ей все свои познания в астрономии. В тот же вечер она упоенно целовалась со мной, а через месяц, отправив родителей вкалывать на дачу, пригласила меня к себе.