Судьбы крутые повороты
Шрифт:
Очень жалею, что забыл фамилию этого замечательного душевного человека из Татарстана, помню только его имя — Ямиль. Весь последний час моего пребывания в этом отдельном гвардейском дивизионе мы пробыли вместе.
Зная, что вот уже второй день как у меня кончился табак, Ямиль достал из своего вещмешка нераспечатанную осьмушку бийской махорки и половину высыпал в мой кисет. Помню и его слова, когда он, проводив меня до санитарной машины, в которой меня ждала медсестра, пожал мою руку и сказал:
— Ну, Ваня, с Богом! Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда могут сойтись. Лечись хорошенько и возвращайся в свой дивизион, может быть, и успеешь.
На мой вопрос, куда меня везут, медсестра ответила, что мы едем в самый центральный коммунистический военный госпиталь имени Бурденко, что находится недалеко от центра Москвы, в Лефортове. И тут же прибавила, что этот главный военный госпиталь обслуживает раненых и больных
Пролежал я в нем полтора месяца, лечили интенсивно, очень внимательно и бережно, но один из пожилых больных, по званию подполковник, сказал, что с нашим диагнозом, (а у нас обоих был гепатит), после лечения дают статью нестроевой службы и командируют в пересыльный пункт, откуда можно попасть в стройбат или в какую-нибудь хозяйственную роту. Эта информация меня не только опечалила, но и привела в глубокое уныние. За что меня, краснофлотца Тихого океана, который ехал воевать в гвардейской части на «Катюше», и вдруг в хозвзвод! В стройбат! Эти горькие мысли я как позорную тайну носил два дня. Потом не вытерпел и сообщил ее лечащему врачу. Тот улыбнулся и ответил:
— Не волнуйся, голубчик, после лечения направим тебя в пересыльный пункт гвардейских минометных частей, откуда пришел к нам, туда и уйдешь. — И чтобы приободрить меня, добавил:
— Вы еще молодой, организм ваш сильный, он все победит.
Эти слова лечащего врача окрылили меня, и он был прав.
После выписки меня направили в пересыльный пункт гвардейских минометных частей, где я, пробыв два дня, был передан в распоряжение гвардии майора Лютова, заместителя 22-й гвардейской минометной бригады, который по каким-то делам был командирован в Москву вместе с инженером бригады. Оформив документы, майор Лютов посадил меня в свой «виллис», за рулем которого сидел уже немолодой шофер, и отвез на улицу Земляной вал, где во дворе дома стояла нагруженная какими-то приборами и тюками грузовая машина ЗИС. Увидев из окна «виллис» майора, из дома вышли двое мне неизвестных военных. Как оказалось потом, это были водители грузовой машины. Вместе с майором и инженером они приезжали за каким-то грузом. А перед тем как проститься со мной, майор приказал шоферам:
— Вот что, гвардия, это новичок нашей бригады. Сухой паек вы на него получили еще в Речице, так что кормите его исправно, водки ни грамма. Он из госпиталя, сидел полтора месяца на диете. Матрас и одеяло есть на машине?
— Два комплекта новеньких, товарищ майор. Есть и две подушки, одна даже перьевая, — ответил тот, что с виду был постарше. — Довезем как принца.
Майор всем троим крепко пожал руки, сел в свой «виллис» и выехал со двора. Он как-то сразу понравился мне своей определенностью, твердостью и четкостью.
В Речицу, где на окраине города стояла 22-я гвардейская минометная бригада, входившая в состав 5-й краснознаменной Калинковической гвардейской минометной дивизии, мы ехали два дня. На ночь останавливались в полуразрушенных, полусгоревших смоленских и белорусских селах и деревнях. Находили у доброго местного населения приют, добротно ужинали, стянув из кузова машины два матраса и одеяла с подушками, расстилали их на полу, крепко засыпали. А когда кто-то из нас начинал расспрашивать о немцах, старики, как правило, молчали. Старушки входили в такой раж, такое рассказывали, что мурашки пробегали по телу. Теперь уже не помню названия села, где мы остановились на первую нашу дорожную ночь. Но бабку Акулину, которая наварила для нас троих огромный чугун картошки, достала из подполья целое блюдо квашеной капусты, век не забуду. Помню и ее маленькое морщинистое лицо, к которому она то и дело подносила фартук, чтобы вытереть катящиеся по щекам слезы. Печальные у нее были воспоминания. Когда она увидела, что два шофера по имени Алексей и Николай попросили у нее всего два стакана, чтобы налить в них самогон, всполошилась.
— А парню? Парню-то как же? Ему тоже нужно налить. Вы-то, поди, сидели в теплой кибитке, под ногами греет мотор, а он наверху лежал, на ветру. Нет, ему тоже бы нужно налить.
Тот, что помоложе, Алексей, который был призван в армию с Алтая, ответил бабушке:
— Нет, бабуля, он только что из госпиталя, ему нельзя. У него диета, не велели.
Слова Алексея бабушку не смутили. Она тут же напахнула на плечи старенькую шерстяную шаль и кинулась куда-то в сенцы, на ходу приговаривая:
— А у меня и для него есть лечеба. Молочко, только что подоила.
Вернувшись из сенок, поставила на стол крынку еще не
— Всем, всем хватит, мои детки, всем, пейте на здоровье!
В этой связи не могу не вспомнить выступления по телевизору великого русского писателя, лауреата международной Нобелевской премии Александра Солженицына. Это было года три-четыре назад. Я был глубоко потрясен пророческим предсказанием. Его утверждение о том, что спасение великой Российской державы он видит только в братском единении трех славянских народов — России, Белоруссии и Украины, с их кровно родственными языками, культурой и национальным духом, а также единой православной верой. И уж коль я вслед за Солженицыным заговорил о духовном единении славян, то не могу не выразить свое глубоко искреннее признание в том, что если мне задали бы сейчас затасканный и опошленный вопрос о том, с кем бы я пошел в разведку, предоставив мне выбор из более ста национальностей, населявших Советский Союз, предательски разваленный тремя представителями великой державы — русским, украинцем и белорусом, — то я, не задумываясь, ответил бы, что в разведку пойду с белорусом. Познав глубину натуры этой национальности еще в годы Великой Отечественной войны, я и сейчас уверен, что белорус не продаст, не выдаст, не обманет, не струсит, не схитрит, где нужно честно смотреть в глаза друг другу. Из всех 16 президентов Союза независимых государств, которые до раскола Советского Союза представляли из себя союзные республики, президента Белоруссии Лукашенко я считаю самым достойнейшим из достойных президентов этих государств. По своему нравственному статусу и чистоте политических убеждений он стоит на целую голову выше бывшей партийной номенклатуры Советского Союза и республик, возведенных в ранг самостоятельных государств. И это не академик, не секретарь Центрального комитета Коммунистической партии союзной республики, а председатель колхоза, которого сейчас народы Белоруссии называют ласково «батькой». Этого имени, этого признания нужно заслужить делом. Да и его личная и семейная жизнь, как говорят об этом средства массовой информации, является образцом чистоты и высокой нравственности. И все-таки находятся, как в России, так и в белорусской оппозиции, трехкопеечные политологи, которые, прорвавшись на телеэкран или на газетные полосы, пытаются очернить имя Лукашенко, его политику и работу. Как славянин и собрат, в русском народе он видит старшего брата и не боится тех критиканов, которые опошлили само понятие «старший брат». О духовном родстве русского и белорусского народов я заговорил потому, что в воспоминаниях своих подошел к участию в Отечественной войне на 1-м Белорусском фронте, которым командовал генерал Рокоссовский. Командующим артиллерией 1-го Белорусского фронта был личный друг Рокоссовского генерал Василий Иванович Казаков, с которым судьба через много, много лет сведет меня. Когда я буду работать над романом «Суд идет», а он — работать в Министерстве обороны главнокомандующим артиллерией. Большую и конкретную помощь окажет мне он, когда я буду писать главы о реабилитации незаконно репрессированных в 37-м и 38-м годах высоких артиллерийских начальников. Многим поможет маршал артиллерии Казаков в восстановлении доброго имени, когда в 1956 году после смерти Сталина начнется реабилитация незаконно репрессированных генералов Советской Армии.
Гвардии рядовой первой батареи первого дивизиона 22-й гвардейской минометной бригады, я был, согласно уставу строевой службы, поставлен на довольствие как заряжающий и как дублер водителя боевой машины. Однако, учитывая, что в расчете еще один боец имел шоферские права, было два дублера. Основному водителю я почему-то сразу приглянулся, поэтому он стал меня натаскивать и к вождению «студебеккера». Командиром дивизиона был высокий, стройный и красивый майор по фамилии Шмигель. Я был очень удивлен, когда узнал, что на фронте его вот уже полгода сопровождает жена. Тоже высокая и такая же картинно стройная женщина лет тридцати. Раньше я почему-то думал, что это допустимо с особого разрешения высшего командования и то только в тех случаях, когда это позволяла боевая обстановка.
А боевая обстановка на 1-м Белорусском фронте в ноябре и декабре 43 года была относительно спокойной. Очевидно, поэтому нашу 5-ю гвардейскую минометную дивизию обслуживала концертная группа Улан-Удэнского музыкально-драматического театра во главе с ее главным режиссером Циденжаповым Гамбо Циденжаповичем. Личный состав и боевые машины нашей 22-й минометной бригады в то время дислоцировались на окраине города Речицы. Штаб бригады располагался в центре города. На довольствие группу бурято-монгольских артистов поставили в нашу 22-ю бригаду. Никаких гостиниц в полуразбитой Речице, конечно, не было. Да и были ли они до войны, можно сомневаться. По сему случилось так, что артистов разместили в избах, где располагались бойцы нашей бригады. И вот однажды в наш дом вошел офицер из штаба и, бросив взгляд на печку в кухне, увидел на ней три пары босых ног и скомандовал: