Сумеречный судья
Шрифт:
Френки носит платья с такими глубокими декольте, что Марианская впадина по сравнению с ними — лишь незначительная щербинка. Теперь вырез оказался перед самыми глазами Лишки.
Мне пришло в голову, что такое потрясение способно перечеркнуть все усилия медиков, и уложить любителя поэзии прямо в гроб. Но я не стал вмешиваться; нельзя лишать человека шанса умереть от счастья.
— Теперь все позади, — ласково произнесла Френки. — Элдарион больше не осмелится тронуть вас.
Глаза
— Вы не поверили мне. Когда я сказал, что Серхио убили. Подумали, у меня не все дома.
— Тогда все указывало на самоубийство, — ответила Френки.
— Как и сейчас, — вполголоса пробормотал я.
— Вы не понимаете, — говорил Лишка. — Вы видели только то, что вам хотели показать. Посмотрите на фотографии, — те, что напечатали все газеты. Серхио на кровати, с револьвером в руке. Выглядит, словно сцена из кино.
Он закашлялся.
— Я приехал сразу после того, как… как его нашли. Все было перевернуто. Сам он скорчился на полу. Оружие валялось в другом конце комнаты.
— Кто изменил положение тела? — спросил я.
— Фотографы… Те, что пришли потом. Я не знаю, кто были эти люди! Я даже не понял, откуда они взялись. В мансарде все переставили. Забрали улики. Серхио убили, но теперь я не смогу этого доказать.
Я положил пальцы на плечо Френки, и коротко пробарабанил.
— Извините нас, — произнесла девушка.
Она встала и подошла к окну следом за мной.
— Надеюсь, ты не приняла всерьез его слова?
— По-твоему, он лгал?
— Нет — он не лжет нам. И на самом деле верит в то, что говорит. Но себя обманывает, и создает целую теорию заговора. Так человек может вообразить, что девушка его любит, только потому, что та ему не врезала.
— То есть, тело Серхио никто не трогал?
— Люди верят в то, во что хотят верить. Факты вгоняются молотком в заранее заготовленную схему. Если причин для глупости недостаточно, человек придумает их.
— Но что произошло на самом деле?
— Может быть множество объяснений. Самое правдоподобное из них — это были люди Элдариона.
— Зачем книгоиздателю уничтожать улики?
— Не улики, Френки. Представь себе. Великий поэт. У тысяч экзальтированных любителей стихов его имя ассоциируется с чем-то прекрасным и возвышенным.
Лишка не слушал нас; он вновь наполовину погрузился в сон.
— Теперь представь, что его нашли застрелившимся — грязный, в измятой одежде, скорчившийся, повсюду мусор. Можно ли помещать в газетах такуюфотографию? Говорить людям правду об их кумире?
— Наверное, нет.
— Элдарион постарался сделать смерть Серхио красивой. Да, в каком-то отношении Лишка прав. Гибель Багдади связана с большим обманом — но не из-за убийства. Это всего лишь продолжение той лжи, что сопровождала его на протяжении всей жизни.
Гном находился в том состоянии, когда явь смешана со сном, и грани реальности перетекают одна в другую, то вспыхивая яркими огнями, то затухая, как звезды, гаснущие с приходом утра. Может быть, ему казалось, что в эти полуразмытые мгновения он вновь общается со своим погибшим другом.
Френки вновь присела возле больничной кровати. То ли глаза Лишки, наполовину прикрытые, уловили движение, то ли раненый ощутил само присутствие девушки. Веки маркиза дрогнули, он посмотрел на демонессу.
— Можете говорить? — спросила Френки.
Лишка кивнул.
— Расскажите мне о Багдади. Каким он был?
Я покачал головой.
Человеку может стать дурно в самолете; для того, чтобы плохо не стало его соседям, придуманы бумажные пакетики.
Но еще никто не выдумал способа, как спасти окружающих от мутного потока воспоминаний.
— Необыкновенный человек…
В голосе Лишки звучала такая истовая, внутренняя убежденность, словно он говорил о воплощении божества. Есть люди, у которых не хватает смелости для того, чтобы жить. Поэтому им необходимо нечто, к чему они могли бы присосаться. Так рыба-прилипала паразитирует возле акулы.
Багдади был всем для Зденека. Маркиз жил не просто подле него; он жил им.Серхио стал его смыслом, его религией.
— Я… Я не могу объяснить этого словами, — говорил тот. — Надо было знать его, говорить с ним… Слышать, как он читает стихи.
Глаза гнома закатились, словно он находился на седьмом небе от счастья.
Я понял, что Зденек вряд ли в состоянии сам ответить на вопрос Френки — рассказать о Серхио Багдади.
Для этого необходимо сделать шаг назад, отделиться от умершего поэта. Нет; для маркиза это было невозможно. Так же, как человек не в силах объективно описать самого себя, разложить по параграфам и пробиркам. Лишка мог говорить о Багдади только отрывочно; набросками, этюдами, в смешанном потоке сознания и ощущений.
— Он много пил? — спросил я.
Лишка нахмурился. Словно я показал ему трещину на совершенной эльдарской вазе; и он не мог ни принять существование этого изъяна, ни отрицать его.
— Хорошо, — произнесла Френки. — Не надо об этом. Расскажите, что произошло тем вечером, когда вашего друга нашли мертвым.
Взгляд Лишки замутился; он возвращался в тот день, и заново переживал его.
— Это было омерзительно, — произнес он. — Просто омерзительно…