Сумерки божков
Шрифт:
— -me Савицкая, я уже имел честь объяснить вам…
— Дайте нам, по крайней мере, однажды сыграть «Крестьянскую войну». Дайте публике видеть, что она представляет собою, и затем — уж если она окажется так преступна — вы можете покончить дело просто, без всяких запретов и неловкостей для вас и для нас.
— То есть?
— Очень просто: полицеймейстер не подпишет новой афиши, — только и всего…
— Гм? А вы на первом спектакле скандал устроите?
— Виновата, ваше превосходительство, но вы ошибаетесь в распределении ролей: это нам грозят
— Принять вызов к скандалу — уже значит в нем участвовать.
— От кого вы ждете скандала, ваше превосходительство? За постоянную публику театра и за студенчество я ручаюсь…
— Однако мне пишут, что готовится демонстрация?
— Ее не будет.
— На вашу ответственность?
Елена Сергеевна подумала и сказала:
— На мою ответственность.
— Храбро.
— Я уверена, что если бы даже предполагалась демонстрация, то достаточно мне попросить студенчество, чтобы пощадили театр, — и пощадят.
— Храбро, храбро.
— Но, ваше превосходительство, если вы ждете скандала со стороны «Обуха» и компании, то, конечно, мне туг остается только умыть руки. На этих господ я ни малейшего влияния не имею… да и не желаю иметь, — должна вам сознаться со всею искренностью.
— То-то вот и есть! — проворчал генерал-губернатор.
— Но, ваше превосходительство, я не понимаю логики, по которой театр должен отвечать за скандал, ожидаемый от «Обуха» и черных сотен? Вы хотите наказать за скандал не скандалистов, но жертву скандала. Помилосердуйте. Ведь нам же после того станет жить нельзя.
— Ch`ere dame, вы не хотите меня понять. Я никого не хочу наказывать ante factum [291]. Мне все равно, с чьей бы стороны ни затеялся скандал. Раз его не было, я не имею ни права, ни желания карать за намерение. Но мне говорят: будет скандал. Я обязан предупредить и устранить предлог к скандалу. А будут ли скандалить студенты или черносотенцы — мне все равно. Я не желаю скандала вообще. Я запрещаю его одинаково и налево, и направо.
— Так вот, ваше превосходительство: запретите скандал направо, а слева — я вам ручаюсь — его не будет.
— Да! Это вы говорите!
— Ваше превосходительство, — возразила Савицкая, помолчав: она видела, что генерал упирается уже не так твердо и попробовала доконать его новою атакою с неиспробованной еще стороны. — Вы опасаетесь демонстрации, которая, если бы даже случилась против ожиданий, может быть подавлена и прекращена в пять минут…
— Вы, кажется, полагаете, что это необыкновенно большое удовольствие для администратора — подавлять и прекращать демонстрации? — вставил генерал-губернатор замечание вскользь, с довольно добродушною ядовитостью.
Елена Сергеевна пропустила фразу его мимо ушей и продолжала:
—...А не боитесь, что, отменив оперу только потому, что она не угодна какому-то «Обуху», вы подчиняете и нас, и — уж извините — себя самозванной диктатуре людей с улицы!
— Ого?
— Поверьте. Вы, ваше превосходительство, всегда были добры ко мне, и сейчас мне обидно не только за самое себя, но и за ваш — еще раз извините! — авторитет, которому мы все привыкли подчиняться.
Генерал нахмурился.
— Сильно сказано, madame Савицкая.
Но та шла напролом и va banque [292]:
— Сегодня же весь город будет знать, кричать и трепетать, что, значит, «Обух» — сила всемогущая вне сравнений, если по первому слову «Обуха» даже полномочный генерал-губернатор спешит сотворить волю его, не разбирая, кто прав, кто виноват…
Генерал совсем наморщился и кисло пошутил:
— Елена Сергеевна! Не забывайте, что мы беседуем все-таки в некотором роде при исполнении служебных обязанностей!
— Ваше превосходительство, я привыкла в деловых своих отношениях считаться всегда с главною и сильнейшею из властей, которые вижу в наличности. По-моему, у нас в городе — такая власть — одна: вы. А вы хотите разочаровать меня и уверить, будто — «Обух»… Что же, — если вы меня обидите, — мне на вас «Обуху», что ли, жаловаться?
Генерал засмеялся и махнул рукою.
— Видно, ворону жаворонка не перепеть… — сказал он с любезностью. — Однако, Елена Сергеевна…
Неизвестно, какой оборот приняли бы эти переговоры, если бы дежурный чиновник не подал его превосходительству записку в узеньком, необыкновенно пестром конверте с предлинным серебряным инициалом «Т»… Генерал извинился, что должен прочитать. От бумаги запахло довольно резкими духами. Елена Сергеевна сообразила, что записка от г-жи Тальянчиковой, и очень приободрилась в своих надеждах. Она знала госпожу эту за фанатическую театралку и поклонницу Берлоги. Пропустить возможность слышать его в новой роли г-жа Тальянчикова почла бы для себя величайшим лишением и жестокою обидою.
«Постой же! Если вы, mon g'en'eral [293], все-таки упретесь, — думала про себя директриса, покуда владыка края пробегал записку, — я знаю, поеду жаловаться на вас — прямо отсюда, из вашего дворца…»
Но генерал-губернатор поднял на нее благосклонные, прояснившиеся глаза.
— Вот и еще меня просят, чтобы «Крестьянская война» непременно шла сегодня… В нашем обществе у вас все-таки сторонники…
— И я уверена, это — лучшие и достойнейшие люди нашего общества! — поспешила подхватить Елена Сергеевна.
Генерал-губернатор таинственно улыбнулся и спрятал записку в бюро.
— Ну-с, Елена Сергеевна, — обратился он к ней, уже опять совсем ласковый и бархатный, и в веселом серебре пушистых седин, — видно, нечего с вами делать. Скажу, как византиец: «Переклюкала ты меня, премудрая Ольга!» Сдаюсь. Давайте торговаться о мире.
— О,с удовольствием, ваше превосходительство. Худой мир лучше доброй ссоры. Торговаться я никогда не прочь. Мое дело — коммерческое.
Торговались минут пятнадцать, любезно и спокойно, без споров, и заключили перемирие на следующих условиях: