Сумерки империи
Шрифт:
Моряка возмутили его слова, но парень решительно заявил ему:
— Иди-ка ты знаешь куда, морячок! Воюй, если тебе нравится. Только покажи мне хоть одного из тех, кто воевал, а рассуждает так же, как ты.
Рядом со мной сидел старый артиллерист. Он молчал и все попыхивал своей трубочкой. Неожиданно он совсем тихо сказал:
— Это плохие солдаты. От них одно зло. Все обленились и готовы воевать только за денежки. Теперь вот нужно биться, а они не хотят.
Этому артиллеристу было не меньше пятидесяти лет, и в армию он пошел добровольцем. Когда началась война, он был на заработках в Испании, где работал каменщиком. Поняв, что дело приобретает худой оборот, старик решил податься в морские артиллеристы по прежнему месту службы. "Нехорошо, — заявил он, — отсиживаться за границей, когда во Франции народ воюет". Когда его направили в Лион, он испугался, что придется стрелять по своим. Но теперь на душе у него отлегло, ведь он шел воевать с пруссаками.
Я подумал, что у нас еще много самоотверженных людей, и нам есть на кого рассчитывать. Признаюсь, после поездки из Тарба в Лион я пришел в полную растерянность, но за те несколько часов, что я провел в этом вагоне, на душе у меня стало гораздо спокойнее. На каждой станции в вагон заходили местные крестьяне. Они тоже сохранили присутствие духа. Каждый спешил пожать солдатам руки и, расставаясь, желал им удачи.
— Все будет нормально, — приговаривал матрос, — они еще не видели моряков.
Поезд тем временем полз, как черепаха. Мы подолгу стояли на каждой станции и едва тащились на перегонах. Все вокзалы были забиты потерянными в неразберихе вагонами, которые простаивали на запасных путях. Тут вперемешку стояли товарные и пассажирские вагоны с выведенными на них названиями городов, к которым они были приписаны. Такое зрелище наводило на самые грустные размышления.
В Вьерзоне оказалось, что пассажирские перевозки отменены, поскольку все железнодорожные пути заняты эшелонами, перевозившими войска с левого берега Луары на правый. Теперь, чтобы ехать дальше, надо было каким-то образом добраться до Сен-Сюльпис-Лорьер и там пересесть на Бордосскую линию. Но к счастью, мне согласился помочь командир одного маршевого батальона. Я объяснил ему, что тороплюсь как можно быстрее прибыть в полк, и он позволил мне ехать с его солдатами. Так я попал в вагон для скота, который приспособили для перевозки людей, устроив в нем дощатые скамьи.
Поезд тронулся в десять часов вечера. Нам сообщили, что пруссаки были замечены в Сальбри, и поскольку они могли напасть на наш состав, командир приказал держать наготове вещмешки и винтовки. Однако солдаты, как только заняли места, сразу сложили мешки и винтовки под скамьи.
В пути все только и говорили о возможной стычке с противником.
— Заткнитесь вы, придурки недоделанные, — сказал какой-то пожилой доброволец, сильно смахивающий на уголовника, — хватит трепаться, вы же драпанете после первого выстрела.
— Только после тебя, старый жулик.
Ехавший с нами сержант отнесся ко мне, как к родному, и взял под свое покровительство.
— Вот с такими вояками приходится ехать на передовую, — сказал он мне. — Все эти призывники две недели назад еще бегали по своим горам, а теперь им выдали красные штаны и серые шинели и, извольте видеть, получилась воинская часть. Всем раздали по девяносто патронов, но они знать не знают, как надо заряжать винтовку — с дульной стороны или казенной. Тут у нас вперемешку призывники и добровольцы. Многих выслали из городов за бродяжничество, вот они и подались в армию, чтобы не умереть с голоду. Представляю, что с ними будет после первых же выстрелов. Хорошо хоть нам достался отважный командир. Его ранило в плечо под Седаном, так он не долечился и вернулся в строй.
Пока солдаты обсуждали, смогут ли они продержаться под огнем противника или сбегут после первых же выстрелов, несколько призывников-односельчан, сгрудившихся в углу вагона, затянули нескончаемую савойскую песню, медленную и тягучую. Разобрать слова песни было невозможно, но ее жалостливый мотив хватал за сердце. В другом углу какой-то развязный житель Сент-Антуанского предместья вызывающе орал на каждой остановке: "Бель-Эр, Сен-Манде, Венсан" [106] . При этом он громко хохотал, не обращая внимания на неприязненные взгляды попутчиков.
106
Названия парижских предместий.
Сержант велел ему заткнуться, но услышал в ответ такую хамскую тираду, что предпочел прикинуться глухим.
Только к утру мы добрались до Сен-Пьер-де-Кор. Здесь на путях стояли десять или двенадцать поездов по двадцать пять вагонов в каждом.
Командиры вышли из вагонов и попытались выяснить у находившихся на станции штабных офицеров, куда их дальше повезут и к чему следует готовиться. Но штабные офицеры только безнадежно отмахивались от них. Они и сами были в отчаянии от этого безумного скопления поездов, не предусмотренного никакими планами.
Солдаты, не обращая внимания на приказы и несущиеся им вслед проклятья, выскочили из вагонов и разбрелись по окружающим полям. Поняв, что меня могут завезти в Блуа или Вандом, я тоже покинул вагон, перелез через ограждение и направился в сторону Тура, колокольни которого четко вырисовывались на фоне серого утреннего неба.
В газетах, которые удавалось купить, постоянно мелькало слово Тур: репортажи из Тура, телеграммы из Тура. Складывалось впечатление, что Тур полностью заменил Париж [107] .
107
В Туре находилась ставка правительства национальной обороны, организованная министром внутренних дел и обороны Леоном Гамбетта.
На самом деле это был лишь журналистский трюк, сродни тем уловкам, которым верят наивные иностранцы, полагающие, что "Фоли" или "Батаклан" — это и есть парижские театры [108] . Если сравнивать Тур с театром, то это был погорелый театр, в котором жалкие лицедеи разыгрывали "правительственный" фарс. Что касается жителей Тура, то они, конечно, не верили, что их город стал столицей, и воспринимали происходящее, как жалкий спектакль, наделавший много шума из ничего.
108
"Фоли Тревиз" — варьете и кабаре в Париже. "Батаклан" — кафешантан в "китайском стиле" (шинуазри).
Провести жителей Тура не так-то просто. Каждый из них по своей природе насмешник и бунтарь. Когда горожане видели, как господин Глэ-Бизуэн [109] , крадясь вдоль стен, семенит из дворца архиепископа на телеграф, придерживая сбившуюся на бок шляпу, их никакими силами невозможно было убедить, что это и есть член правительства. Точно так же, наблюдая за ополченцами, которые каждое утро в течение часа упражнялись на бульваре Беранже, а потом целый день сидели в кабаре, они ни за что не хотели верить, что "это и есть армия".
109
Оппозиционный политический деятель в годы Второй империи. В годы войны член правительства национальной обороны. Один из основателей газеты "Трибюн".