Сумерки империи
Шрифт:
— А как же мой полк?
— Я сам со всеми договорюсь. В нынешней обстановке все формальности отменены. Сделать тебя драгуном будет так же легко, как мне было легко перейти из пехоты в кавалерию. Этим занимаются военные комиссариаты, и я направлю на тебя официальный запрос. Хочешь стать капралом? Я своей властью могу присвоить тебе только такое звание, и, по правде говоря, после твоего приключения с тем жандармом ты его вполне заслужил. Но перед тем, как ты дашь окончательный ответ, я должен тебя предупредить, что служба у нас не сахар. Мы не вылезаем из седла, всегда находимся на пять, а то и на все десять лье впереди наших войск, питаемся чем придется, у нас нет ни палаток, ни столовых, и круглые сутки у нас происходят стычки с бесчисленными уланами, белыми кирасирами, красными гусарами и прочей легкой кавалерией. К тому же из-за наших шинелей нас нередко принимают за пруссаков, и поэтому мы иной раз попадаем под обстрел наших ополченцев.
— Ты меня убедил. Только учти, что никакого звания мне не надо.
— Это еще почему?
— По двум причинам. Во-первых, я его не заслужил. И во-вторых,
— Ладно, договорились! Прямо сейчас мы пойдем в префектуру, а завтра переберемся на левый берег Луары и отправимся в Блуа. Там находится моя рота. Армия сосредоточивается между Вандомом, Блуа и Божанси, а нас отправляют в Солонь. Мы должны вести наблюдение за пруссаками и по возможности разведать ситуацию вокруг Орлеана. Вот таким будет твой дебют. Думаю, жаловаться тебе не придется.
Я горел желанием узнать, каким образом Омикур, оставшись один в лесах Седана, где было полно прусских патрулей, добрался до Тура и стал капитаном и командиром роты конных разведчиков.
— Ты крикнул мне: "Спасайся!", — начал Омикур свой рассказ, — и я тут же бросился на землю и притворился мертвым. Вокруг было полно трупов, так что сделать это было нетрудно. А когда два солдата, стоявшие на склоне, открыли огонь, какой-то человек, лежавший неподалеку от меня, вскочил и бросился бежать. Скорее всего, это был один из тех мародеров, что грабили мертвецов. Солдаты, разумеется, побежали за ним, это меня и спасло. Я остался лежать среди трупов, а солдаты погнались за мародером. Так я пролежал часа два, и это время мне показалось бесконечным. Сказать по правде, поле битвы во время самой битвы мне нравится больше, чем после нее, и еще я предпочитаю свист пуль и разрывы снарядов, и совсем не переношу давящую мертвую тишину. Через какое-то время я поднялся и решил перебраться через этот чертов овраг, в котором тебя, беднягу, схватили пруссаки. Поверь, спускаясь по склону, я думал о тебе. Я был уверен, что тебя расстреляли. Выбравшись из оврага, я пополз, прячась за кустами и трупами лошадей. Полз я в направлении леса, к которому мы с тобой направлялись. Передвигаться по лесу было гораздо легче, но я никак не мог понять, в какую сторону идти. В общем, я решил идти все время прямо, да так и пошел. Шел и прислушивался к доносящимся звукам, а когда слышал какой-нибудь шум, прятался за деревьями. Несколько раз натыкался на прусские патрули, но они меня не заметили. К утру я дошел до границы и вскоре уже был в Буйоне. Там, как мы договорились, я прождал тебя три дня, хотя понимал, что шансов спастись у тебя практически не было. Через три дня я сел в поезд и благополучно добрался до Парижа. Когда там узнали, что я спас знамя в окрестностях Седана, мне устроили настоящий триумф. Не забыли, разумеется, и тебя. Знаешь, тебя ведь прославляли целую неделю.
— Честно говоря, я этого не знал. Пока меня прославляли в Париже, я чуть не погиб от рук пруссаков. Репутация моя от этого выиграла, вот только пришлось латать шкуру в госпитале.
— Из Парижа я отправился в провинцию. Надо было воевать дальше, но с кем и каким образом? Регулярной армии больше не было. Я решил, что принесу больше пользы, если сам сформирую отдельное подразделение, способное вести беспокоящие боевые действия. Мне разрешили набрать собственную команду, и вот с конца сентября мы проводим бесконечные рейды по всему региону Ла-Бос и стараемся убедить пруссаков, что располагаем гораздо более крупными силами. Поверь, то, чем мы занимаемся, приносит огромную пользу, особенно если учесть, что наши генералы воюют так же глупо, как и раньше. Виссембург, Ворт и Седан так ничему их и не научили. Они по-прежнему дерутся наудачу, действуют совершенно прямолинейно и надеются только на храбрость своих солдат. Недавно в Артене наши крайне неудачно начали схватку с пруссаками. Я примчался туда и увидел, что генерал никак не может разобраться в обстановке. По этой причине он даже вылез на террасу дома, чтобы наблюдать за перемещениями пруссаков. Его могли захватить в любую минуту, но до него это не доходило. Он смотрел во все глаза, но ничего не видел, потому что куда-то дел свой бинокль. Я убеждал его, что пора отступать, но он меня не слушал. Тут какой-то фельдшер нашел его бинокль, и генерал наконец смог разглядеть, что вражеская колонна совершает обходной маневр. Только тогда, причем в последний момент, он отдал приказ к отступлению.
— Если такое творится повсюду, то как же быть нам самим?
— Давай, будем думать не о том, что делают другие, а о том, что мы сами можем сделать. Я уверен, что от этого будет гораздо больше проку. Кстати, после того злосчастного боя у Артене положение заметно улучшилось. Раньше о Луарской армии лишь трубили газеты, но сейчас она реально существует. Между Божанси и Вандомом у нас сосредоточены сто тридцать тысяч солдат и двести пятьдесят пушек. Конечно, такими силами пруссаков сходу не разобьешь. Но это только начало. К тому же нынешний главнокомандующий, похоже, пытается навести порядок и укрепить дисциплину. Во всяком случае, в полках уже почувствовали его твердую руку. Говорят, он понял, в чем состоит тактика пруссаков и решил вести боевые действия лишь тогда, когда имеет большой численный перевес. В общем, нам есть, на что надеяться. Пока мы формируем армию на Луаре, Париж также готовится выставить значительные силы. Кстати, недавно мне дали прочитать выдержки из воспоминаний Мармона [110] . Мне показалось, что они вполне созвучны нынешней ситуации. Мармон допускал, что военная кампания может сложиться неблагоприятно,
110
Один из маршалов Наполеона. В начале карьеры был близким другом Бонапарта, но в итоге их отношения испортились и в решающий момент Мармон предал своего императора. Во Франции его имя стало синонимом слова предатель.
111
Луи Жюль Трошю — французский военачальник и политический деятель, председатель правительства национальной обороны.
Прежде чем отправиться в префектуру, где нам предстояло утвердить мое новое назначение, Омикур решил зайти к своему другу, проживавшему в гостинице "Юнивер".
— Вот увидишь, — сказал он мне, — этот парень — живой пример того, как человек, преодолевший шок начального периода, становится образцом отваги и готовности к сопротивлению. Он оставил свой дом, жену и детей и явился сюда в распоряжение правительства. Не будучи его сторонником, он, тем не менее, признает его, как правительство национальной обороны. Во времена империи этот человек был на плохом счету из-за своих оппозиционных взглядов и в наши дни благодаря прежней оппозиционности мог бы занять неплохое положение. Но он даже не помышляет об этом, не требует ни должностей, ни денежных компенсаций и хочет лишь одного: служить своей стране.
— Как зовут этого благородного человека?
— Господин Шоле. А вот и он.
Омикур представил меня своему другу.
— Ах, господа, как я вам завидую, — сказал господин Шоле. — Я хотел бы воевать так же, как и вы. Но ведь невозможно сразу стать солдатом, да я уже не в том возрасте и силы у меня не те, что были раньше. Я буду для вас лишь помехой, а таких и без меня предостаточно.
— Вам не стоит и думать об этом, — заявил Омикур.
— Действительно, в роли конного разведчика я выглядел бы странно, но на других участках работы я смогу приносить пользу. Пришло время, когда каждый должен послужить своей стране, и я уверен, что людей, не жалеющих себя для блага родины, будет немало. Ведь мы бьемся не только за нашу родину и честь Франции, но также за торжество права и справедливости. Если остальные нации не сумеют понять, что мы воюем за право народа быть хозяином своей судьбы, в то время как пруссаки стремятся лишить нас этого права и заменить его властью силы, то тем хуже для самих этих наций. Неважно, победит Франция или проиграет, она в любом случае будет сражаться за правое дело. Необходимо избавиться от иллюзий и признать, что сейчас на поле боя мы слабее наших противников, но пока остается даже слабая надежда, мы обязаны продолжить борьбу. Мец и Париж держатся по-прежнему, и возможности всей Франции еще далеко не исчерпаны.
Для меня эти слова были как бальзам на сердце. Я выслушал их и с чувством признательности пожал руку господина Шоле. Как же далеки были его чувства от взглядов моего лионского кузена! Я даже подумал, что в нашей жизни здравый смысл — это еще далеко не все.
Дорога от гостиницы до префектуры не заняла много времени.
Войдя в мощенный камнем двор здания префектуры, мы увидели какого-то генерала, который с недовольным видом прохаживался из стороны в сторону. Омикуру он был знаком, и мой друг направился к генералу, чтобы поприветствовать его.
— И вы здесь, господин генерал!
— Да, я проделал двадцать лье, чтобы получить пятиминутную аудиенцию у военного министра, но, похоже, я явился не вовремя. Извольте видеть: я все жду и жду.
— Так же, как и я, — вмешался в разговор стоявший рядом хирург полевого госпиталя. — Правда, я не залетаю так же высоко, как вы, господин генерал. Я жду всего лишь одного из секретарей министра, которому меня рекомендовали господа Кремье [112] и Гле-Бизуэн.
112
Адольф Кремье — министр юстиции в правительстве национальной обороны.
— А разве эти двое еще что-то значат?
— Конечно, господин генерал, по их протекции можно добраться до самого секретаря министра. Сами видите, кое на что они еще годятся.
— Сначала дождитесь, чтобы вас приняли, а потом решайте, годятся они на что-то или нет.
К нам подошел офицер в фуражке, расшитой золотым галуном, и пожал Омикуру руку. Фуражка офицера выглядела весьма солидно, но сам он меньше всего походил на военного.
— Да, я проделал двадцать лье, чтобы получить пятиминутную аудиенцию у военного министра, но, похоже, я явился не вовремя