Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

По меткому выражению Дмитрия Волкогонова, при Анд­ропове началась активная «кагэбизация общества». Кроме многочисленных предложений о конкретных людях, подле­жащих преследованию, Андропов часто вносил на рассмот­рение Политбюро разного рода вопросы, отражающие его позицию по «завинчиванию гаек». Меня, например, порази­ли его предложения «О лицах, представляющих особую опасность для государства в условиях военного времени». Андропов заранее готовил списки для арестов и лагерей. Ему принадлежит записка «О дополнении в перечень главнейших сведений, составляющих государственную тайну», что озна­чало усиление давления на общество. Объяснялось это и об­щим политическим курсом, и тем, что Андропов выполнял волю ВПК, который был заинтересован в засекречивании всего и вся. Курсу на «завинчивание гаек» аплодировала но­менклатура, привыкшая

обделывать свои карьерные делиш­ки в темноте.

Документы свидетельствуют, что Андропов активизиро­вал деятельность по поддержке разного рода зарубежных террористических организаций, которые получали оружие, проходили подготовку в нашей стране и получали право на жительство в СССР после провалов терактов за рубежом. Вместе с руководством Минобороны он постоянно настаивал на увеличении поставок так называемого специмущества не­которым компартиям и родственным им организациям.

Советская система — уникальнейшая модель управления. Дело доходило просто до смешного. Приведу только один пример. Во времена Брежнева—Андропова на Политбюро утверждались даже нормы кормления штатных животных органов МВД (собак, лошадей и т. д.). Рассматривались воп­росы и такого характера: «О техническом обслуживании лег­ковых автомобилей», «О поршнях танковых дизелей». По­литбюро и КГБ вместе регулировали, кого награждать, кого поощрить, кого приблизить, кого нейтрализовать и запугать, кого просто купить.

Андропову приписывают какие-то элементы либерализма, стихи, мол, писал, любил авангардную живопись. Ну, и стихи писал, и, возможно, какую-то живопись не такую любил. Ис­тории известны сентиментальные палачи, полные нежности к детям. Будучи образцовым продуктом сталинской системы, он просто лицемерил. В одном из своих докладов Андропов говорил, что Западу хочется, чтобы в СССР существовала хоть какая-то организованная оппозиция. И утверждал: «Со­ветские люди никогда этого не допустят и сумеют оградить себя от ренегатов и их западных защитников». Вот так! Лю­бую оппозицию, любое инакомыслие Андропов считал рене­гатством. Впрочем, сталинско-андроповские ученики живы и сегодня, обретают «новое дыхание», явно повеселели.

Это при Андропове была резко расширена специальная структура (Пятое управление), следящая за настроениями среди интеллигенции, структура, которая предлагала время от времени очищать ряды советского народа от злых духов инакомыслия, структура, которая культивировала страх. Она, правда, иногда и обласкивала, но чаще била по голове.

Андропов твердо стоял на позициях сталинизма. Вся его жизнь — тому пример. Приведу только один случай из моей практики. Когда премьер-министр Канады Трюдо обратился к нему с просьбой о снисхождении к Щаранскому, Андропов ответил очень жестко, ответил человеку, который был хоро­шо настроен к нашей стране. В письме было сказано, что «нам нет необходимости доказывать свою гуманность, госпо­дин премьер-министр. Она заключена в самой природе на­шего общества». Вот Андропов — он весь тут. Гуманность, оказывается, «заключена в самой природе нашего общест­ва». Вроде не дурак, а нес околесицу.

— А мне говорили, что Андропов — гибкий политик, — за­метил Трюдо в беседе со мной после получения этого ответа.

О положении в стране Андропов знал больше других. На всех номенклатурных уровнях — воровство, коррупция, пьянство, безделье, непрофессионализм. Все это распростра­нялось со скоростью лесного пожара. Но системный анализ происходящего был ему не по плечу. Кажется, он понимал, что факт первичен, а принцип — вторичен, что нет и не мо­жет быть науки о том, чего нет. И все же как болыневик-дог- матик он верил в утопию «рая земного». «Комиссары в пыль­ных шлемах» были для него идеалом, а Ленин — иконой. Андропов нацелился на ЦК, на кабинет Генсека, но там си­дел Брежнев, кумир номенклатуры и ставленник ВПК. Даже если бы Брежнева парализовало, члены ПБ лично и бережно носили бы его на руках из машины в генсековское кресло и обратно.

Когда я работал в Канаде, мне приходилось много читать и слушать о том, что происходит у нас в стране. Американская и канадская пресса в ярких красках расписывала деградацию общества и государства. Особенно всякие темные делишки то Щелокова, то похождения брежневской дочери Галины, то пьянство сына — Юрия, которого по прибытии, допустим, в Финляндию, выносили из вагона, а при отбытии — вносили. Выносом-вносом командовала смазливая

деваха, перед кото­рой стелилась вся начальственная часть советской общины в Хельсинки. По канадскому и американскому телевидению нескончаемо показывали грязь, пьянство, убожество в Моск­ве и провинциях. Смаковался маразм вождей-геронтократов, особенно Брежнева, Пельше, Кириленко. Зная наши нравы и принципы дезинформации, уверен, что какая-то часть этих сведений инициировалась ведомством Андропова.

Брежнев не строил иллюзий насчет своих коллег и, как опытный слесарь-наладчик партийного аппарата, постоянно отлаживал систему противовесов. Противовесом Андропову он сделал Суслова, зная о неприязни их друг к другу. Когда наказывали инакомыслящих, Суслов одобрительно молчал, но когда затрагивалась партноменклатура, «серый кардинал» сразу же начинал говорить об особой ценности партийных кадров и социалистической законности, которую «никто не смеет нарушать».

Брежнев демонстрировал доверие Андропову. Но оно бы­ло слишком показным. Я это помню по разговорам в Завидо­ве, когда мы готовили для Брежнева разные речи. Начисто игнорируя замечания по этим речам многих своих коллег, особенно Подгорного, Шелеста, Кириленко, Демичева, Капи­тонова, Русакова, да и других, он в то же время без обсужде­ния принимал практически все поправки Андропова (кстати, как и Суслова). И тем не менее заместителями Андропова Брежнев назначил преданных ему людей — Цинева и Цви- гуна.

В то время в аппарате ЦК широко ходили рассказы о борьбе Андропова со Щелоковым. Андропов пишет Брежне­ву записку о неблагополучии в МВД, о воровстве и корруп­ции, упомянув и о том, что обстановка в этом ведомстве компрометирует, пусть и косвенно, некоторых членов семьи Брежнева. Кроме того, Андропов боялся, что Брежнев на его место поставит Щелокова. По крайней мере, в аппарате ЦК об этом говорили в открытую. В этих условиях Брежнев под­крепил своего дружка Щелокова, министра МВД, своим зя­тем Чурбановым, назначив его первым заместителем мини­стра. Чурбанов в то время оказался Андропову не по зубам. Но и Андропов был нужен Брежневу. Вся номенклатура зна­ла, что Андропов докладывает о ней «всякую всячину» непо­средственно Брежневу.

Щелоков, надо сказать, знал свой шесток. МВД без пере­дыху шерстило бедных бабок, пытающихся продать у метро пучок редиски или лука, мелких теневиков, мелкое начальст­во. Но особенно торгашей. Каждый советский торгаш был сформирован властью для воровства. Обсчет, обвес, усушка, утруска, пересортица, списание товаров, стеклобой, левый товар и вечный дефицит на все. Даже то, что было в избыт­ке, советские торгаши наловчились делать дефицитом. Вооб­ще, советская торговля — явление уникальное. «Передовой» общественный строй породил огромную прослойку, в кото­рой почти все были ворами. Любого торгаша можно было са­жать, но поскольку он политикой не интересовался, на выбо­ры и разные собрания ходил аккуратно, то им занималась милиция, а не чекисты. Отбивались торгаши, как и сегодня, взятками. При Щелокове милиция стала уголовно-вымога- тельной: в одном месте дадут на бутылку, в другом — поста­вят выпивку с закуской, в третьем — наложат сумку продук­тов, в четвертом — одарят дефицитом. Впрочем, в основе своей она остается таковой и до сих пор, только размеры взяток возросли многократно.

Надо сказать, что Андропова беспокоила дисциплина и в самом КГБ. О том, как он реагировал на проступки своих ра­ботников за рубежом, я знаю из своего опыта работы в Ка­наде. Однажды работник КГБ напился и по дороге в Монре­аль врезался в ограду фермерского дома. Фермер вызвал полицию. Кагэбиста отправили в тюрьму. Там он начал про­тестовать, ссылаясь на дипломатическую неприкосновен­ность, которой не обладал, а затем, совсем одурев, дал кон­церт русской песни. Орал на всю тюрьму. Канадские власти попросили меня отправить «солиста» домой, чтобы избавить обе стороны от публичного скандала. Резидент советской разведки всячески настаивал на том, чтобы кагэбист остался, утверждая, что все произошедшее — провокация канадских властей, что они хотят расправиться с советской разведкой советскими же руками и т. д. Но я как посол не мог допус­тить официального расследования этого случая канадскими властями. Поэтому я поручил офицеру по безопасности от­править незадачливого вокалиста домой и сообщил об этом в Москву. К моему удовлетворению, Андропов наложил на те­леграмме строгую резолюцию в адрес соответствующих служб и поддержал мое решение.