Сумерки
Шрифт:
Я улыбнулась в ответ, но, видимо, не слишком убедительно. Он внимательно изучал моё лицо.
— Я доставлю тебя домой, — пообещал он. Что он имеет в виду? Доставит меня домой, как бы ни складывались обстоятельства, или настаивает на немедленном отъезде? Конечно, он решил, что я испугалась. Как же всё-таки хорошо, что он не может прочесть мои мысли!
— Пора стартовать, если ты хочешь, чтобы я прошла эти восемь километров по джунглям до заката, — кисло сказала я. Он нахмурился, пытаясь понять мой тон. Но через мгновение сдался и повёл меня в лес.
Всё оказалось не так страшно. Путь был по большей части ровным.
Я старалась не обращать внимания на его великолепие, но взгляды и мысли постоянно соскальзывали в этом направлении, каждый раз вызывая приступ острой, пронзительной печали.
Большую часть пути мы прошли молча. Время от времени он задавал вопросы, до которых, видимо, не добрался за два предыдущих дня: о том, как я отмечаю дни рождения, о моих учителях в начальной школе, домашних животных моего детства. Пришлось признаться, что, загубив трёх рыбок подряд, я вынуждена была отказаться от всяких домашних животных. Он расхохотался — громче, чем обычно, и лес вернул нам звонкое эхо этого смеха.
Прогулка заняла почти всё утро, но он ни разу не проявил нетерпения. Лес простирался вокруг нас как безграничный лабиринт из древних деревьев, и я уже забеспокоилась, удастся ли нам когда-нибудь выйти отсюда. Впрочем, Эдвард чувствовал себя непринуждённо, не выказав и тени сомнения по поводу правильности направления, в котором мы двигались.
Через несколько часов свет, просачивающийся сверху через листву, сменил цвет с темно-оливкового на желтовато-зелёный. День становился солнечным, как и было предсказано. Впервые с того момента, как мы вошли в лес, я ощутила дрожь возбуждения, которое быстро переросло в нетерпение.
— Мы ещё не пришли? — поддразнила я, состроив мрачную мину.
— Почти, — он улыбнулся перемене моего настроения. — Видишь впереди свет?
Я вгляделась в непроницаемый мрак леса.
— Хм… а должна?
Он ухмыльнулся.
— Возможно, для твоих глаз пока ещё рано.
— Пора к окулисту, — проворчала я. Его ухмылка стала ещё шире.
Но, пройдя ещё сотню ярдов, я увидела пробивающийся сквозь деревья свет — жёлтый, а не зелёный. Я ускорила шаг, нетерпение нарастало. Он пропустил меня вперёд, неслышно ступая следом.
Я нырнула в поток света и, перешагнув через последний куст папоротника, увидела самое прекрасное место из всех, какие мне когда-либо в жизни встречались. Маленький, идеально круглый луг, покрытый полевыми цветами — фиолетовыми, желтыми, белыми. Где-то неподалёку журчал ручей. Солнце висело прямо над головой, заливая луг потоком плотного жёлтого сияния. Охваченная благоговением, я медленно двинулась вперёд, сквозь мягкую траву, колышущиеся цветы и тёплый, словно залитый золотом воздух. Я полуобернулась, мечтая разделить всё это с Эдвардом, но не увидела его там, где предполагала. Встревожившись, я быстро огляделась и, наконец, нашла его. Он стоял на краю лощины, всё ещё в тени деревьев и осторожно наблюдал за мной. И тут я вспомнила то, от чего меня отвлекла красота луга. Эдвард в лучах солнца —
Я шагнула к нему с горящими от любопытства глазами. Его взгляд выражал настороженность и внутреннюю борьбу. Я ободряюще улыбнулась, поманила его к себе и сделала ещё один шаг навстречу. Он поднял руку в предостерегающем жесте, и я остановилась.
Эдвард глубоко вздохнул и шагнул вперёд, под яркие лучи полуденного солнца.
13. Признания
Эдвард в лучах солнца. Это зрелище потрясло меня. Я никак не могла привыкнуть, хоть и созерцала его весь день. Его белая кожа сверкала, словно в неё были вкраплены тысячи крошечных бриллиантов. Он лежал в траве неподвижно — рубашка распахнута на скульптурной, переливающейся в лучах солнца груди, искрящиеся руки обнажены. Мерцающие бледно-лиловые веки прикрыты, хотя он, конечно, не спал. Совершенная статуя, вырезанная из неизвестного камня — гладкого как мрамор, блистающего, как хрусталь.
Время от времени его губы начинали двигаться — так быстро, что это походило на дрожь. Когда я поинтересовалась, он ответил, что поёт самому себе. Слишком тихо, чтобы я могла услышать.
Я наслаждалась солнцем, хотя, на мой вкус, воздух всё-таки был недостаточно сухим. Мне тоже хотелось бы лечь на спину и подставить лицо солнцу. Но я сидела, положив подбородок на колени, не в силах оторвать взгляд от Эдварда. Нежный ветерок ерошил мои волосы и колыхал траву.
Луг, сначала показавшийся мне таким очаровательным, словно поблёк рядом с великолепием этой сияющей статуи.
Я провела кончиком пальца по тыльной стороне его ладони, той, что была ближе ко мне. Очень нерешительно, опасаясь, что он исчезнет как мираж, слишком прекрасный, чтобы оказаться реальным. И вновь восхитилась шелковистой гладкостью его кожи, холодной, как камень. Я взглянула ему в лицо — теперь его глаза были открыты и наблюдали за мной. Цвета жжёного сахара, более светлые и тёплые после вчерашней охоты. Уголки его безупречных губ приподнялись в улыбке.
— Я не пугаю тебя? — спросил он шутливо, но в тоне его слышалось настоящее любопытство.
— Не больше обычного.
Улыбка стала шире, белоснежные зубы сверкнули на солнце.
Я осторожно придвинулась поближе и, протянув руку, обвела кончиками пальцев контуры его предплечья. Пальцы мои дрожали, и он наверняка это заметил.
— Не возражаешь? — спросила я, поскольку он опять закрыл глаза.
— Нет, — сказал он, не открывая глаз, — ты и представить не можешь, какое это ощущение.
Едва касаясь, я обвела ладонью совершенные мускулы его руки, прикоснулась к еле заметному узору бледно-голубых вен на внутреннем сгибе локтя. Другой рукой я попыталась повернуть его кисть.
Поняв, чего я хочу, он раскрыл ладонь неуловимо быстрым движением, смутившим и испугавшим меня. Пальцы мои на мгновение застыли.
— Прости, — пробормотал он. Глаза его снова закрылись. — С тобою рядом так легко быть самим собой.
Я обхватила его кисть и подняла её ладонью вверх, заворожено наблюдая, как переливается на солнце его кожа. Поднесла поближе к своему лицу, пытаясь разглядеть эти крохотные бриллианты.
— Скажи мне, о чём ты думаешь, — прошептал он. Я взглянула в его глаза, напряженно изучающие меня. — Всё-таки, это очень странно — не знать.