Сумерки
Шрифт:
Но пауза на этот раз была недолгой.
— Какие цветы тебе нравятся? — выпалил он.
Я перевела дух, и сеанс психоанализа продолжился.
На биологии всё повторилось. Эдвард забрасывал меня вопросами до того момента, пока в класс не вошёл мистер Беннер, волоча на буксире стойку с телевизором и видеомагнитофоном. Когда учитель собрался выключать свет, я заметила, что Эдвард слегка отодвинулся от меня. Не помогло. Как только в классе стало темно, вновь пробежал электрический разряд, и меня захватила всё та же нетерпеливая, неодолимая жажда — преодолеть разделявшее
Я положила подбородок на скрещенные руки, сжала пальцами край парты, из последних сил борясь с иррациональными, выводящими из равновесия желаниями. На него не смотрела, опасаясь, что если наши взгляды встретятся, я не смогу себя контролировать. Я честно старалась следить за происходящим в фильме, но к концу урока даже под пыткой не могла бы рассказать, в чём там было дело. Наконец, мистер Беннер включил свет. Вздохнув я облегчением, я повернулась к Эдварду и встретила уже знакомый взгляд, выдававший глубокую внутреннюю борьбу.
Он поднялся и замер, ожидая меня. По дороге к спортзалу мы, как и вчера, не обменялись ни словом. И, как вчера, прежде, чем уйти, он молча погладил тыльной стороной ладони мою щёку.
Урок пролетел быстро: настолько увлекательным было шоу «Майк играет в бадминтон без пары». Со мной он больше не заговаривал, то ли из-за отсутствующего выражения моего лица, то ли ещё злился после вчерашней стычки. Это меня немного беспокоило, но мне всё равно было не до Майка.
Переодевалась я торопливо и нервно, что, конечно, не прибавило мне ловкости. Но вот, наконец, я на свободе — Эдвард снова ждал меня у выхода и улыбнулся в ответ на радость и облегчение, отчётливо написанные на моём лице.
У него появились новые, более сложные вопросы. Теперь он хотел знать, почему я скучаю по Аризоне, и требовал подробностей. Мы просидели несколько часов в машине перед домом Чарли, за окнами постепенно темнело, и дождь превратился в настоящий потоп.
Я попыталась рассказать о том, чего он не знал, и что невозможно описать. Запах креозота — горьковатый, немного смолистый и всё-таки очень приятный. Пронзительное пение цикад в июле. Оперённые редкой листвой деревья, такие воздушные, словно готовы вот-вот взлететь. Невысокие вулканы с пурпурными жерлами. Бескрайнее, прозрачное до белизны небо. Труднее всего было объяснить, почему всё это пленяет меня. Показать очарование, скрытое в бедной, колючей, словно полумёртвой растительности, описать красоту беззащитно распахнутой навстречу солнцу земли, её плоских долин и скалистых холмов. В какой-то момент я поймала себя на том, что отчаянно жестикулирую — не хватало слов.
Подталкиваемая наводящими вопросами, я говорила без остановки, свободно, забыв о смущении. Наконец, когда я детально описала свою захламлённую комнату, наступила тишина.
— Это всё? Больше вопросов не будет? — спросила я.
— И близко не всё. Но скоро приедет твой отец.
— Чарли, — я со вздохом вернулась в реальный мир. Бросила взгляд за окно, но дождливое небо ничего не сказало мне о времени. — Так поздно? — удивилась я вслух, посмотрев на часы. Чарли уже должен был подъезжать к дому.
— Сумерки, — задумчиво прошептал Эдвард, словно мысли его витали где-то очень далеко. Его невидящий взор был устремлён в пространство.
Потом он внезапно повернулся ко мне.
— Для нас это самое безопасное время, — произнёс он, отвечая на невысказанный вопрос. — Самое спокойное и естественное. Но в чём-то и самое печальное… окончание очередного дня, возвращение ночи. Темнота так предсказуема, ты не находишь? — с тоской улыбнулся он.
— Мне нравится ночь. Без темноты не было бы звёзд, — нахмурилась я. — Правда, здесь мы их почти не видим.
Он рассмеялся, и мрачное настроение рассеялось.
— Чарли будет здесь через несколько минут. И если ты не собираешься рассказывать ему, что проведёшь субботу со мной… — он приподнял бровь.
— Спасибо, не хочется, — я взялась за сумку, почувствовав, как затекло всё тело. — Значит, завтра моя очередь?
— Конечно, нет! — воскликнул он в притворном гневе. — Я же сказал, что ещё не закончил.
— О чём ещё можно спрашивать?
— Завтра и узнаешь, — он наклонился, чтобы открыть мою дверцу, и от этой внезапной близости моё сердце снова пустилось вскачь.
Но его ладонь замерла на ручке.
— Плохо, — буркнул он.
— Что? — удивилась я, увидев его напряжённый подбородок и тревогу в глазах.
Он бросил на меня быстрый взгляд и хмуро произнёс:
— Ещё одно осложнение.
Он рывком распахнул дверцу и быстро отодвинулся, почти отпрянул от меня.
Сквозь пелену дождя сверкнул свет фар, и на тротуар всего в метре от нас въехала чёрная машина.
— Чарли за углом, — предупредил он.
Подавив замешательство и любопытство, я выскочила из вольво. Частые капли дождя застучали по моей куртке.
Я попыталась разглядеть тех, кто сидел в другой машине, но было слишком темно. Её фары освещали Эдварда — он по-прежнему смотрел прямо перед собой, сосредоточив взгляд на чём-то или ком-то, кого я не могла увидеть. На лице его застыло странное выражение: смесь досады и вызова. А потом он завёл мотор, взвизгнули шины, и через несколько секунд вольво исчез из виду.
— Привет, Белла, — с водительского сиденья маленькой чёрной машины раздался знакомый голос с лёгкой хрипотцой.
— Джейкоб? — спросила я, всматриваясь сквозь пелену дождя. Появившаяся из-за угла патрульная машина Чарли осветила гостей.
Джейкоб, сияющий, как начищенная монета, уже стоял на дороге. На месте пассажира сидел взрослый — грузный мужчина с запоминающимся лицом: крупным, изборождённым морщинами и складками, как старая кожаная куртка. И поразительно знакомыми чёрными глазами, казавшимися одновременно слишком молодыми и слишком старыми для этого широкого лица. Отец Джейкоба, Билли Блэк. Я узнала его сразу, хотя не вспомнила его имя, когда Чарли заговорил о нём в первый день моего приезда сюда. Он пристально, изучающе рассматривал меня, и я нерешительно улыбнулась. Но тут же сникла — в его расширенных глазах читались потрясение и страх.