Свечи на ветру
Шрифт:
— Я желаю, чтобы и мой отец сел в тюрьму, — она снова рассмеялась. — Идиотское желание, не правда ли?
Я промолчал.
— Но он никогда в тюрьму не сядет. Мой отец все время говорит либо о медицине, либо о Палестине.
Мы давно прошли мимо двухэтажного дома Гутмана, но Юдифь и не думала уходить.
— Мне не нравится всю жизнь жить в синагоге.
Я не понимал, кто заставляет Юдифь всю жизнь жить в синагоге.
— Коньки у тебя есть? — спросила она.
Тайна у меня была, а вот коньков не было, и тем не менее
— Есть.
— Давай с тобой махнем на речку и покатаемся?
— Сейчас? — у меня задрожала верхняя губа.
— А хоть бы и сейчас.
— Лед еще тонкий. Провалиться можно, — сказал я, пытаясь выиграть время.
— Тем лучше, — сказала Юдифь. — Опасность закаляет… А в субботу я приглашаю тебя на день рождения.
— Спасибо.
— Ты будешь самым интересным гостем. Все эта шендели-мендели мне уже осточертели. Мясники, мельники, оптовые торговцы… А вот могильщика никогда еще у меня не было. Придешь?
— Приду… я приду спросить насчет Иосифа…
— Насчет твоего Иосифа я скажу тебе послезавтра… на речке. Встретимся в пять… под разрушенным мостом.
Господу богу, конечно, лучше знать, кого чем испытывать, но зачем он ниспослал мне испытание коньками, ему и самому вряд ли было известно. За оставшиеся два дня я не только должен был раздобыть коньки, но и научиться кататься.
В скобяной лавке Гайжаускаса служил приказчиком дальний родственник деда Рувим Столярчик, здоровенный детина с прелым лицом новорожденного и невероятной чуприной, куда он изредка прятал от хозяина мелочь. Иногда Гайжаускас брал Столярчика за волосы, и тогда монеты вылетали из чуприны, как трясогузки из гнезда.
— Даниил! — обрадовался Рувим и тряхнул пустой на сей раз чуприной. — Тебя сам бог прислал.
— Вот именно.
— Мы как раз завезли из города новые лопаты.
— А мне лопаты не нужны.
— Не нужны? — Столярчик вытаращил глаза, и они сверкнули в сумерках лавки, как два серебряных лита.
— Ты умеешь кататься?
— На чем?
— На коньках.
— На коньках не умею. А что?
— Я пришел за коньками.
— Ты? За коньками? На кой черт могильщику коньки?
— Не твое дело. Сколько? — я полез в карман за деньгами.
— Не держим мы коньков, и все… Евреи любят кататься на чем угодно… на извозчике… автомобиле… друг на друге… Но на коньках?!
— Ассир Гилельс катается, — сказал я и дохнул недовольством на Столярчика.
— Ассир — другое дело.
— Почему?
— Он еврей новой марки.
— Новой марки?
— Бывают старые горшки и новые горшки, — объяснил Рувим. — Так вот. Ассир — горшок с эмалью. Понял?
— Почти.
Рувим вынул руку из копилки и положил на мое плечо, как коромысло.
— Меня не проведешь, — сказал приказчик. — Я как только на тебя глянул, так все и усек.
— Что усек?
— Хороша она, не спорю. Но этот пирог не для тебя пекли.
— Ты о чем? — притворился я.
— О
— Она просто поинтересовалась нашим кладбищем, — сказал я.
— Просто поинтересовалась кладбищем, а ты сразу бросился за коньками.
Рувим Столярчик ухмыльнулся, и ухмылка сделала его лицо неживым, как изваяние.
— Любовь — глупость и обман, — быстро и обиженно пробормотал Столярчик. — Никто на свете никого не любит. Разве твой отец любил твою мать? Разве бабка любила деда? Разве у меня в доме кто-нибудь кого-нибудь любит? Нет и еще тысяча раз нет. То один другому не по сердцу, то один другому не по карману. Возьмешь лопату?
— Я скоро, Рувим, и со старой распрощаюсь. Не век же мне вековать на кладбище.
— Правильно. Пусть каждый хоронит каждого до конца. Без стеснения. Может, на ступицы глянешь?
— Старые еще не износились.
— Черт побери, за весь день ни одного покупателя! — пожаловался Рувим. — Придет Гайжаускас и начнет таскать меня за волосы.
— Ты же не виноват, — сказал я.
— Да, но жизнь без виноватых — сущий ад. Если кто ее и разнообразит, то только виноватые. Купи, Даниил, горшок новой марки! Купи!
Мне нужны были коньки, а не горшок новой марки. Я вышел из скобяной лавки растерянный и угрюмый. Неужели придется просить Ассира, подумал я. Другого выхода нет. Ну что стоит Ассиру одолжить мне на денек свои коньки? Может, я и кататься-то на них не буду. Просто явлюсь с ними и постою рядом с Юдифь.
Я долго крутился возле дома мясника Гилельса, пока не подкараулил Ассира. К счастью, он был один и, видно, торопился к Кристине.
— Ассир! — окликнул я его.
— Чего тебе? — высокомерно оглядел меня сын мясника.
Года три тому назад, еще при жизни бабушки, когда Ассир был евреем старой марки и носил не котелок, а бархатную ермолку, он покупал у меня для рыбалки червей. Торговали мы тайно, ибо однажды мельничиха обнаружила в грудинке белого, отнюдь нерыболовного червячка и подняла шум на все местечко. Старик Гилельс все свалил на сына-рыбака, высек его и строго-настрого запретил копаться на свалке или в отхожих. С тех пор я поставлял ему отборных червей и брал с него по-божески: леденец за две штуки. Пойманную рыбу Ассир нанизывал на ветку и в конце рыбалки выбрасывал в реку. Тогда низка напоминала вербу в пору ее цветения.
— У меня к тебе просьба, Ассир.
— Проси, — неожиданно разрешил сын мясника.
— Одолжи мне на денек свои коньки!
— Можно, — серьезно сказал Ассир и поправил котелок. — Один вопрос: для чего они тебе понадобились?
— Хочу покататься.
— Столько лет не катался и вдруг захотел.
Ассир недоверчиво стер перчаткой с лица сонливость — у него всегда было сонливое выражение — и бросил:
— Какой у тебя размер ноги?
— Не знаю.
— У меня сороковой, — сказал Ассир.