Свечи на ветру
Шрифт:
И они заговорили.
Я нагнулся и стал расстегивать правый гнусный ботинок.
— Что ты делаешь, Даниил? — воскликнула Юдифь.
Правый гнусный ботинок лег под ноги Ассира.
— Не смей! Не смей! Сейчас же обуйся! — завопила Юдифь. — Ассир! Как тебе не стыдно! Скажи же что-нибудь!
Ассир не внял ее просьбе. Не внял и я.
Сняв ботинки, я почувствовал странное облегчение, как лошадь, избавившаяся от пут, и бросился бежать.
Юдифь догнала меня, схватила за руку и сказала:
— Зайдем к нам. Я тебе вынесу папину обувь.
Но я ее не слышал. В моих ушах гудел ветер,
— Даниил! Даниил! Даниил! — преследовал меня голос, но я бежал, словно гончая, по собственному кровавому следу.
Снег обжигал ступни, холод расползался по всему телу, леденил сердце, я задыхался от бега, хотя сам не понимал, куда бегу: на кладбище? в пущу? Мне было все равно. Я только ждал того мгновения, когда упаду, и звезды и снег сомкнутся надо мной и накроют меня, как саван, и я застыну, и тогда прилетят два ангела: ангел любви и ангел смерти и унесут меня на своих крыльях, как на носилках, в недосягаемую даль, где все, будь то богатей или нищий, круглый год ходят босиком и знать не знают о коньках, ибо вечное лето улыбается там даже грешникам.
Если же господь бог смилуется надо мной и я выживу, то больше шага не шагну с кладбища. Иосиф прав: только на кладбище человек остается человеком: среди мертвых не надо унижаться, кривить душой, заискивать перед сильными.
На краю местечка белела изба свадебного музыканта Лейзера. В окнах было темно, но я решил постучаться. Как ни сладостна смерть среди сугробов, жизнь все-таки желаннее. Пусть мои ангелы подождут немножко.
Свадебный музыкант Лейзер зажег керосиновую лампу и отпер дверь.
— Можно у вас погреться? — спросил я.
— Нельзя, — сказал Лейзер. — У меня холодней, чем на улице.
— А посидеть можно?
— И посидеть нельзя. Я пустил на растопку все стулья, — просипел Лейзер. — Если желаешь постоять — милости просим.
Керосиновая лампа повела меня за собой, оставляя на полу кривую пьяную полоску света. Он падал на мои босые ноги, и оттого они еще больше белели в темноте.
— Ты так и не стал свадебным музыкантом, — вздохнул Лейзер. Он водрузил на стол лампу и засеменил в угол, где догнивал допотопный топчан с выпиравшими из-под обивки ржавыми пружинами.
— Не стал, — сказал я.
— Ворона пожалел и сам в ворона превратился, — глухо промолвил Лейзер и опустился на топчан.
— Нет больше ворона, — пробормотал я.
Меня знобило. Я подрагивал мелкой дрожью, как овес от дуновения ветра.
— Неужто умер?
— Увезли. В больницу.
— Выкрутится, — сказал Лейзер. — Вороны долго живут.
Он не любил могильщика. Может, они в молодости повздорили, невесту не поделили, а может, Иосиф закопал кого-нибудь из его близких? Была же у свадебного музыканта Лейзера мать!..
— Я тебя не спрашиваю, зачем ты пришел, — произнес хозяин. — И ты меня ни о чем не спрашивай.
— Не буду, — заверил я.
— Чем же тебя угостить?
От кружки горячего чая я бы не отказался.
— Одиночеством? Усталостью? — продолжал свадебный музыкант Лейзер.
— Давайте чаю выпьем, — предложил я.
— Дров нет.
— Как же вы… зимой… без дров?..
— А много ли мне нужно? Вот дрова, — свадебный музыкант Лейзер ткнул в изголовье топчана. —
— Чая?
— Причем тут чай. Был у меня брат Шайя. Он играл на флейте. Боже милостивый, как Шайя играл! На десять верст вокруг замолкали птицы, утихал ветер и немели деревья. Поехали мы однажды с ним на свадьбу в Жежмаряй. Как сегодня помню: резник выдавал дочку. Столы ломились от яств, как поля от злаков. Гостей было столько, сколько у царя Соломона жен, а может, и больше. Люди именитые, в бархатных ермолках, в таких же камзолах, седые пейсы сверкают, как столовое серебро. Вышли, значит, мы на середину свадьбы и заиграли: я на скрипке, Шайя — на флейте, а Евель, шурин наш, на барабане. Свадьба слушает и тает. И вдруг… Боже милостивый, никогда не забуду, как он весело умер… мой брат… Дул, дул в свою флейту, притопывал ногами, вращал глазищами туда-сюда и свалился. Ты еще, голубчик, молод, ты еще не знаешь, какое это счастье — умереть вовремя.
Свадебный музыкант Лейзер перевел дух и продолжал:
— Кто как играет, тот так и умирает.
— Но вы же, реб Лейзер, здорово играли.
— А ты слышал?
— Не пришлось.
— Не слышал, а говоришь: здорово.
— Все так говорят.
— Все? — насупился свадебный музыкант Лейзер. — А что твои «все» понимают в музыке? Они понимают в жратве и в деньгах, а в музыке понимал мой брат Шайя да еще два-три сумасшедших еврея, с которыми я кочевал из волости в волость, из местечка в местечко. Их давно уже нет на свете. Чем лучше игра, тем выше дань. Первым заплатил ее Шайя, вторым наш шурин Евель, хотя он всего-навсего бил в барабан. А я все живу. Потому что играл хуже их… Ты хочешь чаю? Пусть будет чай, как сказано в писании… Сейчас мы с тобой отломаем кусок топчана и вскипятим воду. Помоги мне, голубчик.
— Зачем же его ломать?
— Чтобы согреть другого, всегда надо что-то отломить от себя.
— Но вам же на нем спать.
— В моем возрасте важно не спать, а один раз уснуть.
Свадебный музыкант Лейзер отодрал от топчана прогнившую доску и сказал:
— Набери за порогом в чугунок снегу. К колодцу все равно не подступиться, обледенел.
Я натолкал в чугунок снегу, тупым ножом нащипал лучины, поднес к печке лампу и зажег от нее доски. Огонь то и дело гас, пока наконец не разгорелся. Я сел к огню и стал отогревать посиневшие ноги.
— Вы что, реб Лейзер, совсем из дому не выходите? — спросил я, немного согревшись.
— Нет, — сказал Лейзер. — Ты же обещал ни о чем меня не спрашивать.
— Кто же вам еду приносит? — снова нарушил я свое обещание.
— Никто. Я вижу, ты не веришь. Думаешь, голодом себя морю. В погребе есть картошка, за печкой лук. Мяса я сроду не ел. Отец на скотобойне работал. Приходил домой весь в крови. В телячьей… коровьей… бычьей… Человек, Даниил, никому не должен быть в тягость. Ни в молодости, ни на старости. Чем он хуже журавля? Старый журавль складывает крылья, а стая летит дальше. Пусть вас совесть не мучает. Летите дальше, летите. Вы еще увидите теплые края, услышите шелест смоковницы и шум водопада. А мне давно пора сложить крылья. Все время ждешь праздника. Совершеннолетие — праздник, женитьба — праздник. Скоро, голубчик, наступит мой последний праздник.